Я шёл по улице одним весенним днем, была середина марта – того самого месяца, когда погода шутит над людьми: на солнце жарко в шапках и шарфах, а в тени пробирает холод до косточек, – а точнее, 16 марта.
Я шёл и думал, как прекрасна сегодня погода, как прекрасен мир вокруг меня. Нет, я отнюдь не романтик. Небо над моей головой было кристально чистым, и этакая голубизна так и излучалась на нас, прохожих, солнце сияло мягким лучом в глаза, а голые ветки деревьев, еще не одевшиеся в зелень и не имеющие завязей, тёмными изящными линиями выделялись на этом фоне.
Снег сошёл с земли и обнажил её, черную, в прошлогодних, еще мокрых бурых листьях и траве. Одним словом, погода сопутствовала хорошему настроению; в принципе, настроение на тот период времени у меня было спокойным и даже, можно сказать, позитивным.
И вот из ворот больницы вышли две особы. Одна из них была молодой, на мой взгляд, не больше 19–20 лет, я не успел разглядеть её лицо подробнее, так как они пошли по той же дороге, что и я, и в том же направление.
На ней была странная шапочка с лисьими ушками, из чего я в принципе и сделал вывод, что она молода, даже могу сказать, что юна. Сиреневая куртка, что доходила ей чуть ниже бедер, разноцветные штаны и коричневые полусапожки – вот и все, что я видел, следуя за ними; на спине рюкзак с совами, что хаотично шли по синему фону, да и сами совы были разного калибра и цвета.
Вторая особа была ниже первой ростом и одета в более приглушенные тона, что могло соответствовать тому, что она старше первой, а следовательно, первая может быть её дочерью или, например, она её сестра или коллега по работе.
Всё бы ничего, и я, может, даже обогнал бы их и пошёл дальше по другой дороге – в том месте, где мы проходили, дорога расходилась на две, образовывая одну асфальтированную, где мы до сих пор шли, и другую – земляную, которую протоптали в принципе мне неясно зачем. Когда до меня донеслись обрывки речи молодой особы, она, сама не замечая, повысила голос, размахивала руками, голос её был эмоционален, но не резал слух писком или щебетанием.
Мне понравился тембр её голоса, это как когда нравится тембр голоса, поющего песню, даже если сама песня лишена какого-либо смысла или не нравятся слова, но голос…
– ..в цивилизованном мире, – донеслось до моих ушей. – Мы всё такие же дикари, там, в душе, – говорила девушка. – Построив квартиры, вставив в оконные проёмы стёкла, нацепив одежду, порой стоящую больше, чем моя зарплата, всего лишь потому, что это бренд, а смотреть на него невозможно без слёз, и так далее, мы решили, что построили мир и цивилизацию. А вот ни фига!
Мне стало интересно, что же она скажет дальше, и я невольно замедлил шаг, навострив уши, стал вслушиваться в её речь.
Её спутница хранила молчание, давая ей выговориться.
– И я могу доказать, что мы всего лишь иллюзия цивилизации. Вот скажи мне, – обратилась она к спутнице, – на какой чёрт муж едет в ночной клуб? А я скажу зачем – потому что его животный инстинкт туда ведёт. Видите ли, жена, например, сидит больная дома, и вместо того, чтоб лететь к ней со всех пяток, он едет развеяться, или, может, она после родов поправилась, стала носить не 48-й размер, а 50-й, конечно, жена толстая, некрасивая, ещё и ребенок вякает, между прочим, его ребенок. Но нет, ему это все надоело, нужно разнообразие.
Или же просто он женился на ней, потому что она богатая, ну, может, и не так плоха собой, но хранить ей верность – он и в голове мысли такой не держит, потому что не то что не любит супругу – она ему безразлична. Ему всё равно, что она знает, что он изменяет, а может, и она ему тоже… Ну, не суть. Просто всё это так глупо, гадко, мерзко. Мы никому не нужны в этом мире, даже иногда себе самим. – Тут она вздохнула, переводя дыхание.
– Да, он, прав, я соглашусь с его словами, – продолжила девушка, говоря о ком-то ещё, – что зачем мы рождаемся. Да, мы рождаемся, сначала треплем нервы своим родителям, когда совсем мелкие, орём, потому что хотим жрать или потому что описались. Затем детский сад, там знакомимся с людьми, и опять же не всё так гладко, потом школа, после, может, училище или даже институт, потом работа, и всё! Мы впрягаемся как мулы в работу и зарабатываем деньги. У, убила бы этого человека, кто придумал это слово – «деньги»! – в сердцах сказала она. – Но, с другой стороны, придумали б другое слово, означающее то же самое, – уже более спокойно сказала она. – Да, мы не нужны, когда болеем, когда у нас депрессия или когда мы что-то не умеем, всем лень нас учить, мы нужны только тогда, когда мы полезны, вот и всё. И это мы называем «мы построили цивилизованный мир». – Она усмехнулась. Я не видел её лица, но представил, как её губы изогнулись в полуулыбке. Мне почему-то казалось, что она должна быть красивой девушкой.
Хотя для каждого человека «красивая», «красивый» имеет разное значение. Также я прекрасно знал, что сейчас глаза её наверняка лихорадочно блестят, хотя я не знаю, какого они цвета у неё, но это и не было важно, так же как и то, какого цвета её волосы и какого – кожа: бледная, смуглая, розоватая, белоснежная.
– Я не буду менять этот мир в одиночку, – продолжила она, и тут я услышал голос её спутницы.
– И не надо. Ты создавай тот мир вокруг себя, который тебе нужен, и все, кто будет попадать в твоё окружение, либо примут его, либо пусть уходят.
– Это да… – протянула девушка. – Вот он говорит, – опять начала она неизвестно про кого, – что ему не нравятся праздники, подарки и всё такое. Да я в принципе не против, не нравятся – не буду, конечно, для меня это сложно – не дарить подарки, а в первую очередь – не покупать их. Я люблю праздники, наряжаться на них, одеваться, да, ну и пусть всё это просто разноцветные тряпки, побрякушки и прочее. Но я устраиваю себе праздник, даже когда мне этого не хочется, я улыбаюсь, и всё, потому что если только работать, и всё, то и вправду жизнь пуста и бессмысленна, с его позиции. – Она замолчала, затем вновь заговорила. Мы уже подходили к метро, и мне не хотелось, чтоб она не ушла, не досказав того, что начала говорить.
Меня поражало не то, что она говорит: она очень походила на меня в её возрасте, конечно, сейчас я не настолько стар, чтоб говорить такое, и всё же она чем-то напоминала мне меня самого. Может, этими её пылкими речами, правдивыми речами, но только зачем и кому нужна её правда? Её половина знает и не осознаёт, а если и осознаёт, то менять ничего не будет. Им удобно так, они приспособились к этому миру, этому обществу, научились в нём жить, и некоторые даже довольно неплохо живут и отдыхают, другие же её не видят, не слышат и не осознают.
