«Косоворотка»
Ворот жутко натирал шею. Я уже неделю ношу косоворотку, а привыкнуть к ней все не могу. И это у меня еще не забрали «Жиллет», у Семена забрали и от опасной бритвы у него жуткое раздражение. Косоворотка ему раздирает кожу в кровь.
А не носить ее нельзя, сразу запись в служебную карточку. Нас пока не наказывают, но в соседней деревне говорят уже порют, причем жестко. Как раз по служебным карточкам и смотрят кому сколько плетей, а кого и на каторгу продать. А мы все вначале артачились, требовали свои права и свободы. Только нет ее больше, свободы, у таких, как мы.
Двери кабинета открылись и мне навстречу, широко расставив руки, вышел барин. Вид у него был немногим нелепее моего. Шелковый халат с китайскими драконами был заправлен прям в треники «адидас», отчего барин казался еще толще, чем был на самом деле.
– Алексашка! – выкрикнул барин и со всей мощи стиснул меня в своих объятиях. После он стал нацеловывать меня в губы на ново-старорусский манер. На втором смачном чмоке я не выдержал и вырвался.
– Юра, мать твою итить! – выкрикнул я, вытирая рот рукавом косоворотки.
– Цыц! Кому Юра, а кому и барин, – процедил он сквозь зубы и затолкал меня в кабинет.
Юрку я знаю давно, еще со школы. Он всегда был юмористом и душой компании. С ним было одинаково весело поджигать тополиный пух в младших классах и пить портвейн за гаражами в старших.
Потом я пошел в армию, а Юрка в институт. Но у нас городок был небольшой, и мы часто оказывались в одной компании, даже успели подружить взрослой мужской дружбой. А потом жизни резко изменилась. И теперь Юра Феоктистов дворянин, а я его холоп.
– Сань, ну в самом деле, дружба дружбой, а приличия то надо соблюдать, – Юра посмотрел на меня из-под бровей и, словно обидевшись, отвернулся.
– Извини, Юр, – я немного помолчал и добавил, – ты же понимаешь, это нелегко принять.
– Так, отставить! Сто раз уже оговорено все и в трезвом виде, и в пьяном, и в других всяких состояниях. Нет во всем этом ни твоей, ни моей вины. И наше дело надеяться и ждать. Уверен, все это ненадолго.
– Надолго, ненадолго… Да вот только управляющий говорит, что со следующей недели вместо трико и кроссовок выдадут шаровары и лапти.
– Да ты слушай больше его, – сказал Юра и залихватски подмигнул мне, доставая штоф с «Джеком», – он всем рассказывает, что мы с тобой гомосеки, вернее мужеложцы, так же сейчас надо по-новому говорить?
– С чего это?! – от неожиданности мой голос сорвался почти на крик.
– Да я сам ему рассказал.
Не успел я возмутиться, как Юра продолжил: «Ну а как ты хотел, Санек? У меня жена реже бывает, чем ты. Дворовые уже косо смотрят, а так я типа би, ты типа гомик…»
– А почему я не би? У меня тоже жена есть!
– Ну хорошо, будешь би, – сказал Юра и засмеялся во весь голос, расплескивая бурбон во все стороны.
Когда он немного успокоился, то добавил: «Сейчас время такое, с каждым днем будут все сильнее гайки закручивать. А ЛГБТ, наоборот, приветствуется, даже межсословное. Так что пока так Санек, пока так».
«Солдатка»
Кроссовки забрали через неделю. Свободу ношения штанов оставили, а обувь теперь либо лапти, либо валенки, либо сапоги по церковным праздникам. Видок у крепостных теперь был тот еще. Косоворотки с джинсами, спортивными трико и даже с брюками, с теми что со стрелками.
У баб дело обстояло попроще. Под длинными сарафанами и мешковатыми рубахами в пол штанов видно не было, хотя штаны были на любой фасон. Все как могли старались подольше оставаться с атрибутами прошлой жизни. Кто-то украдкой пользовался зажигалкой, кто-то читал электронную книгу в свете лучины, кто-то слушал музыкальный плеер.
У меня ничего такого не было, у меня был Юра. Мой барин и друг в одном лице. И вся деревня мне завидовала. Почти всегда, но не всегда. Например, сегодня. Утром раздавали лапти и, если кому-то не везло с размером или с отсыревшим лыком, то мне же не повезло с чувством юмора Юры.
Мои лапти были старательно разукрашены под двенадцатые «Леброны» в оранжево-желтых цветах. Так же к лаптям прилагались ярко синие шнурки и записка от Юры. В ней говорилось, что он не успел приладить шнурки, и теперь я должен озаботиться их устройством в общую конструкцию лаптей и предоставить результат к вечеру.
Как будто мне больше нечем заняться. Сегодня я должен познакомиться со своей женой, а тут еще эти лапти.
Официально я женат уже третий месяц, но жену свою еще не видел. Юра сказал, что мне понравится. Но, зная его чувство юмора, я нехило нервничал. Ее, Галину, привезли из Сибири после того, как ее мужа забрали в солдаты. Такой порядок, если один член семьи переходит на новую социальную ступень, другого перевозят в другую губернию и ищут нового супруга. Конечно это касается только крепостных, «девятнадцатых», как принято говорить в наше время.
А самое страшное во всем этом, что ни я, ни она отказаться не можем. Мы обязаны жить вместе и рожать детей согласно квоты или увезут на каторгу. А там долго не живут. Надеюсь мне повезет и Юра не последний мудак.
Приладив таки шнурки к лаптям, я отправился в избу свиданий. Идиотское название, но, как показывает практика, все идиотское приживается в первую очередь.
Наша деревня была поделена на три части: на мужской угол, женский угол и семейное поселение. На центральной площади стояла церковь и изба свиданий. Ничем «таким» в ней не занимались. Там знакомили жениха и невесту перед свадьбой или как меня, уже женатого по факту. Причем я мог ее не видеть годами, пока не освободится изба в семейном поселении. Но и тут барин мне подсобил, построил новый домик для новобрачного меня.
В избе свиданий было довольно темно, видимо, чтобы женихающиеся сразу не впадали в панику при виде друг друга. Посередине одной из бревенчатых стен было маленькое окошко со ставнями изнутри, чтобы молодые могли вместе его открыть и рассмотреть друг друга после того, как отойдут от первого шока. Помимо окна в доме были две скамейки у противоположных стен и довольно прохладно, чтобы процесс знакомства не затягивался.
На дальней лавке сидела женщина. Как только я вошел, она встала и поклонилась.
– Галина я. Жена Ваша, – сказала она и поклонившись еще раз села обратно на скамью.
– Здравствуй, – ответил я.
Галина снова подскочила, быстро поклонилась еще раз и опустив голову затараторила: «Мужа моего в солдаты забрали, детей нет. Рожать могу. По дому все могу, могу в поле, могу кирпича лепить, могу скотину бить, могу…»
Голос у нее был низкий, зычный. Раньше бы его назвали сексуальным, сейчас так говорить нельзя. Сейчас скажут бабий голос. На вид ей было лет тридцать, может меньше, сумрак все-таки играл свою роль. Роста она была немалого, наверное, мне впору. И все в ее виде было другим. Все-таки в Сибири процесс реновации шел намного быстрее. И дело даже не в том, что в наряде моей жены не было предметов современности, она была другая.
