Была она красива или некрасива? В чем таился секрет живой прелести ее взгляда? Добро или зло сквозило в сияющей улыбке? Возможно, зло, ибо почему вместо спокойного очарования в душе рождалось беспокойство? Почему стремление снова взглянуть на нее ощущалось как насилие, а не как страстное желание, подчиняющее все существо?
Молодая леди, вызвавшая в сознании Даниэля Деронды эти вопросы, глубоко погрузилась в игру, но не на улице, под палящим южным солнцем, в лохмотьях, швыряя медяки на развалины стены, – нет, она играла в одном из великолепных дворцов, воздвигнутых просвещенной эпохой во имя достижения тех же радостей, однако куда более высокой ценой. Золоченые рамы картин, интерьер в темных тонах, пышные обнаженные красавицы на полотнах создавали атмосферу, достойную дыхания высшего общества, какую трудно найти в местах, посещаемых обществом низшим.
Сентябрьский день уже подкрался к четырем часам, так что в зале сгустилась ощутительная для глаза мгла. Глубокая тишина изредка нарушалась глухим стуком, легким звоном, едва слышным шорохом и монотонным бормотанием на французском языке, похожем на звуки, издаваемые искусно сконструированным автоматом. Вокруг двух длинных столов плотно, плечом к плечу, сидели люди. Все они сосредоточили внимание на рулетке. Исключение составлял маленький мальчик в маскарадном костюмчике. Замерев за спиной погруженной в прихоти рулетки дамы, единственный среди присутствующих, он бросал на дверь бессмысленные взгляды причудливо наряженного ребенка, выставленного на подмостки странствующего театра в качестве яркой приманки.
Столы окружали пятьдесят-шестьдесят человек. Многие довольствовались вторым, а то и третьим рядом, некоторые подходили лишь для того, чтобы посмотреть на игру, и только время от времени кто-нибудь из зрителей – как правило, женщина – притворно улыбаясь, выкладывал пять франков, желая понять, что представляет собой азарт. Те, кто предавался страсти более откровенно и не скрывал жадного интереса, представляли весьма далекие друг от друга разнообразные виды европейского типа. Ливонские и испанские, греко-итальянские и смешанно-германские, английские аристократические и английские плебейские черты соседствовали в неоспоримой гармонии. Здесь царил поразительный дух всечеловеческого равенства. Белые, унизанные кольцами пальцы английской графини едва не касались костлявой, желтой, похожей на щупальца краба руки, жадно тянущейся к столу, чтобы схватить стопку монет. Рука эта естественным образом гармонировала с длинным сухим лицом, глубоко посаженными глазами, седыми бровями и не знавшими гребня редкими волосами – лицом, напоминавшим хищную птицу. Где еще ее светлость милостиво согласилась бы сесть рядом с бледной, рано постаревшей, подобно жалкому букетику засохших цветов на шляпке, представительницей женского пола, прижимающей к груди потрепанный бархатный ридикюль и время от времени, прежде чем вытащить карту, слюнявившей палец? В непосредственной близости от прекрасной графини расположился и уважаемый лондонский торговец – блондин с мягкими ладонями и тщательно расчесанными на пробор прилизанными волосами, не забывающий о почтительном отношении к аристократам и мелкопоместным дворянам, чья снисходительная благосклонность позволяла ему отдыхать столь изысканно даже в их утонченной компании. Вовсе не убивающая аппетит страсть к игре, а сытый досуг в перерывах между выгодными сделками и прожиганием денег влек его к рулетке и показным тратам. Он утверждал, что Провидение никогда не проявляет недовольства невинным развлечением и лишь порою равнодушно отворачивается – в тех случаях, когда сладость от значительного выигрыша сменяется горечью большой потери и болезненным созерцанием чужого успеха. Порочным в его глазах считался только тот игрок, который проигрывал. Хотя в манерах этого господина сквозила принадлежность к торговому классу, в развлечениях и удовольствиях он ничем не отличался от владельцев древнейших благородных титулов. Возле его стула стоял красивый итальянец – спокойный, неподвижный словно изваяние. Низко склонившись, он положил на стол первую горсть наполеондоров, вынутых из сумки, только что доставленной слугой с лихо закрученными усами. Уже через полминуты золотые монеты перекочевали к старухе в парике и в очках на длинном носу. Глаза ее едва заметно блеснули, а на тонких губах мелькнула слабая улыбка, однако величавый итальянец сохранил равнодушие и – очевидно, ничуть не сомневаясь в непогрешимости своей системы, позволяющей уверенно держать ногу на шее удачи, – тут же достал следующую горсть. Точно так же поступил господин с внешностью изнуренного щеголя или усталого распутника. Глядя на мир сквозь стекло монокля, он попросил сдачи и протянул дрожащую руку. Отчаянная спонтанность его игры объяснялась, должно быть, верой в чудо или счастливые числа.
И все же, несмотря на очевидное разнообразие игроков, лица их, напоминающие маски, объединяло общее выражение недовольства. Казалось, все они вкусили опасного снадобья, на время омрачившего их сознание.
Взглянув на эту сцену, Деронда подумал, что азартные игры молодых испанских пастухов представлялись куда более достойными зависти: судя по всему, Руссо[1] не ошибся, утверждая, что искусство и наука сослужили человечеству дурную службу. Но вдруг он заметил, что наступил полный драматизма момент. Внимание Даниэля привлекла молодая леди – стоявшая неподалеку, она тем не менее последней попала в его поле зрения. Склонившись, она что-то говорила по-английски сидевшей за столом даме средних лет. Вот она вернулась к игре и выпрямилась, открыв заинтересованному взору высокий грациозный стан, а также лицо если и не заслуживающее безусловного восхищения, то, несомненно, достойное обостренного внимания.
Внутренний спор, вызванный незнакомкой в сознании Деронды, придал его взгляду пытливое выражение, заменившее первоначальное восхищенное поклонение. Вот глаза его последовали за изящным изгибом фигуры и легкими движениями рук: с видом твердой уверенности неведомая сильфида склонилась, чтобы сделать ставку. А уже в следующий миг взгляд Деронды вернулся к лицу, отражавшему абсолютное равнодушие к окружающим и полное погружение в игру. Сильфида выиграла. В то время как тонкие пальчики, элегантно обтянутые светло-серыми перчатками, собирали придвинутые монеты, чтобы вновь пустить их в дело, она посмотрела вокруг с выражением слишком холодным и безразличным, чтобы не заподозрить искусно скрытое ликование.
