В один из жарких знойных дней на каменной, еще советской, остановке стоял видный мужчина средних лет. Мучаясь от дикой головной боли, он ждал автобус, водителю которого были чужды понятия расписания или рабочего дня, а посему работа велась буквально по настроению. Никто из ожидающих не мог знать наверняка – прибудет транспорт или нет, а если явится – то как далеко их довезет.
Дорога в горах всего одна. Здесь нет ни перекрестков, ни светофоров. Только извилистый асфальтный путь с двумя полосами движения, вырезанный в скалах и делящий аулы на две части. Большинство домов естественным образом выросли на склонах гор. И лишь несколько строений одиноко выглядывают из-под дороги. Их не более пяти-шести. А ниже, у подножия, располагаются зеленые луга: пастбища, разделяемые широкой рекой, выступающей границей двух государств. Когда-то это были территории великих бухарских эмиров, а ныне – два совершенно разных мира, изолированных друг от друга водной нитью. Разные культура, язык и уровень жизни. О прежнем родстве напоминают лишь байки о несметных богатствах, спрятанных в горах по обе стороны реки. Большие змеи, пари (белые женщины-духи), которыми пугают детей – бессменные герои местных легенд. Сегодня в их список смело можно включить и русских домовых, и английских гномов. Другие чудные создания, вроде фей или троллей, прижиться еще не успели. Зато дед Мороз со Снегурочкой знакомы всем обитателям правого берега. Правда, известны они как исключительно сказочные персонажи: здесь не принято обманывать детей рассказами о добром дедушке, который каждый новый год тайком пробирается в дом и оставляет подарки под наряженной елкой. Отчасти потому, что подарками жители селений не избалованы.
Наш герой настойчиво ждал автобуса, стоя на солнцепеке, в то время как под тенью старого козырька остановки сидели несколько человек в пыльных потертых одеждах, и дед-аксакал – с седой бородой и в круглой зелёной тюбетейке, скрывающей давно покинутый шевелюрой череп, туго обтянутый лоснящейся загорелой кожей. Они беседовали о своём, время от времени заливаясь смехом, а он, словно караульный, ходил от одного конца остановки к другому. Так продолжалось до тех пор, пока беседующие любезно не предложили ему присесть подле них, дабы не схватить солнечный удар. Ничтоже сумняшеся, он принял их предложение. Поскольку скамейки как таковой там не было, он присел на корточки в углу каменной постройки, прислонившись спиной к стене. Оттуда отчетливо можно было разглядеть каждую складку морщинистого лица старика, который, следуя местным нормам приличия, задал гостю несколько дежурных вопросов. Ответы мужчины не уступили в учтивости и сухости, после чего прерванная стариком беседа возобновилась.
В основном речь шла о тяжелой работе в полях в условиях нехватки быков для пахоты грубой и неблагодарной земли, о проблемах с распределением воды для орошения: ее явно не доставало для удовлетворения нужд всех страждущих. Аборигены активно обсуждали слухи, появившиеся на фоне криминального происшествия, имевшего место в пригороде на прошлой неделе, а также дом общины, который собираются строить напротив городского центрального парка. Наш герой большую часть времени, молча, слушал разговор, в отличие от старика, который не отказывал себе в удовольствии отпускать ценные, как ему казалось, комментарии. Сам же аксакал ничего не рассказывал до поры до времени. Он терпеливо ждал, когда выговорятся остальные, чтобы после его никто не перебивал. Выстрадав свой звездный час, старик медленно, скрипящим, словно пораженный ржавчиной механизм, голосом приступил к повествованию – из его уст полился поток разнообразных историй. Несмотря на то, что многие из них казались крайне неправдоподобными, публика продолжала восторженно следить за его мыслями. И мало кто действительно понимал, что приковывает их слух и взор к старцу: мастерство описываемых им событий или же колорит его восточной, потрепанной жизнью, и, кое-где, мыслью, внешности.
Он рассказывал довольно умело, прекрасно читая окружающих. Делал паузы, когда это было необходимо. Отбрасывал то, что порождало скуку, и растягивал моменты, вызывающие интерес. Старец не повторялся. Бывало, подолгу слагал рифмы, а после хитро улыбался и гладил седую бороду своей костлявой рукой, больше напоминавшей ветвь засохшего дерева. Конечно, не обходилось без колкостей. Однако на острые иглы вопросов своих слушателей он ловко насаживал наперстки поговорок или рубаи, сохраняя невредимым свой образ, а иногда просто отшучивался. Все зависело от обстоятельств. С ним было тяжело спорить. Каждый день старик, как на работу, спускался к остановке, садился на свой камень и терпеливо ждал собеседников, в то время как дома его ждала большая семья: трое женатых сыновей с супругами и многочисленные внуки. Таков был его образ жизни, и он им гордился. А уставшим после работы местным жителям его рассказы о беспечной молодости были бальзамом на душу, своеобразной культурной программой дня.
Со временем наш герой начал привыкать к подобным посиделкам, и они ему даже стали нравиться, несмотря на то, что поначалу, после долгого пребывания в Европе, подобный досуг его крайне раздражал. Ко всему привыкает человек, даже если этот человек – европеец до мозга костей, не чурающийся снобизма и возводящий терпимость на пьедестал культа, поклонение которому требует так много жизненных сил, что на саму терпимость времени не остается вовсе. Первые месяцы своей жизни в горах он сторонился беседующих на остановке людей, наивно считая себя выше них. Однажды ему пришлось долгую поездку в автобусе коротать в размышлениях над обидно проигранным спором с человеком, которого он имел наглость обидеть. Тот бедолага всего лишь хотел рассказать гостю известную в селении притчу о бродяге-сироте, некогда жившем в этих краях. Надо признать, что история эта не отличалась оригинальностью или глубиной, однако по законам жанра она имела на это право. И именно этого никак не хотел понимать и принимать наш герой. Обратив на это внимание публики, он столкнулся с непониманием, после чего гневно махнул рукой и отвернулся к окну. Словно ребенок, громко капризничавший и не нашедший у взрослых поддержки, он поспешил удалиться в свою комнату, чтобы спустя пару минут вновь вернуться, как ни в чем не бывало, так, будто, удалившись, он стер инцидент из памяти свидетелей и теперь намерен записать ее снова.
В истории той шла речь о мальчике-сироте, жившем в ауле, в доме одной богатой одинокой вдовы. Он помогал ей по хозяйству, а она заботилась о нем, как о своем родном сыне. Изюминкой легенды, как предположил «европеец», был тот факт, что никто в ауле не слышал, как мальчишка говорит, а вдова практически не выходила в свет, что вызывало определенное беспокойство у жителей кишлака. Односельчане, естественно, принялись рассказывать друг другу всякие глупости, приписывая бедному сироте связи с различными мифическими персонажами. Как умно, но не в том обществе, подметил наш герой, нехватка информации стала благодатной почвой для различных слухов, часто бредовых по содержанию. Они быстро разлетелись по всему кишлаку. Одни клялись всеми святынями вселенной, что видели его скачущим на большом черном волке в сторону пещеры, находящейся высоко над аулом, другие же утверждали, что лицезрели сироту общающимся с пари. Байка закончилась тем, что в одну из полных лун семью изгнали из селения, сожгли их дом и сад. Вдова и ее приемный сын, убегая в ночи прочь из аула, споткнулись о искусно спрятанное сумраком ночи препятствие и упали в обрыв. Женщина погибла сразу, а мальчик на последнем в своей жизни вздохе успел проклясть весь кишлак, которого не стало ровно через три дня и три ночи, а все, кто о нем хоть что-то слышал, тотчас лишились всяких воспоминаний.
