Алеша Фёдоров забежал в театр со служебного входа, стряхнул снег, поднялся на второй этаж и подошёл к гримерке. Около двери висел костюм Герцога. Пульс у Алёши участился так, что застучало в голове. Сегодня он впервые выйдет на сцену театра и споёт, наконец, «Сердце красавицы склонно к измене»! Мама и бабушка так мечтали об этом! Их Алёша – оперный певец! Ну, и что, что это не полноценная партия, а выход в попурри на полторы минуты на новогоднем концерте. Это его первый шаг в большой певческой карьере.
Алёшу слегка замутило от ужаса, но отступать было некуда. Дрожащей рукой он взял вешалку с костюмом, вытащил ключ из кармана и зашёл в гримерку. До концерта два часа. Нужно распеться, пока не пришли другие солисты – при них Алёша петь до сих пор стеснялся. Он привычно сделал дыхательную гимнастику, стало немного легче. Сердце все рано колотилось, но времени до выхода оставалось все меньше. Он взял тон на пианино и издал первый звук. Собственный голос, как всегда, успокоил его.
У Алёши Фёдорова был красивый голос. Настоящий тенор, обволакивающий, ласкающий слух. Легкие и подвижные верха, тёплый средний регистр, уверенные низы. Слышала бы публика, как он поёт в душе! Мама и бабушка твёрдо уверены, что он лучший тенор современности. Профессура в консерватории пророчила Алёше блестящее будущее – при условии, что он «поработает над артистизмом».
Раздумывая о себе, артистизме и с наслаждением распевшись, Алёша приступил к гриму. Волнение вернулось. «Выйти из правой кулисы, встать на точку. Повернуться к солистке, взять за руку, улыбнуться. Вступить по руке дирижёра. Спеть первый куплет Песенки Герцога. Лёгкий поклон. Увести солистку в левую кулису». Легче лёгкого! Главное – не упасть в обморок.
Белый ужас стал заливать его изнутри. Руки задрожали. В гримёрку заскочил Стас – красивый, высокий, уверенный в себе, очень слабенький баритон. Как всегда, за пятнадцать минут до выхода на сцену.
– Опять трясёшься? Хлопни коньяка, что ли…
Дружески толкнув Алёшу в спину, Стас прошёл к своему месту – гримёрку они делили на двоих. Что-то звякнуло, Алёша наклонился и поднял маленький камертон. Он был странный – когда-то золотистый, а теперь потёртый, с непонятными знаками.
«Артисты оперного попурри, готовимся», – раздался голос помрежа по радиосвязи. Сжав в руке камертон, Алексей развернулся на высоких каблуках и зашагал по коридору к двери с надписью «Выход на сцену». Проходя мимо зеркала, он поправил парик, расправил на груди кружевное жабо и остался очень доволен собой. Хорош, что скрывать.
Стоя за кулисами, он с удовольствием полюбовался на балерин, которые готовились к следующему номеру, приветственно помахал солистке Маше. Оркестр заиграл вступление, и Алексей шагнул вперёд. Свет ослепил его, стало тепло и радостно. Сияние софитов заливало сцену…
– Алёша! Поздравляю!
Маша сжимала его руку и с восхищением заглядывала в глаза.
– Ты потрясающе спел. И сыграл тоже… потрясающе…
Маша запнулась и покраснела.
– Настоящий Герцог. Такой ловелас… Кто бы мог подумать…
Алёша наклонился и поцеловал Машу в щёку.
– Спасибо, милая, – и он провел кончиками пальцев правой руки по её лицу.
В ладони левой руки, в кармане, он крепко сжимал камертон.
Алексей вошёл в гримёрку. Машенька Артемьева наконец отцепилась. Вот неугомонная, и телефон ей дай, и время встречи уточни, и пока-пока, и обнимашки напоследок, и вот это вот всё. Наконец-то можно побыть одному. Поздравить себя с премьерой.
Он посмотрел на себя в зеркало. Да, не так высок, как нужно для сцены, но все это вторично. Какой голос, какое обаяние… Сегодня состоялся его триумф. Как взорвалась аплодисментами публика! Напрасно он так волновался… Даже смешно. Он создан для того, чтобы покорять искусством.
Безумно довольный собой, Алексей снял парик и расстегнул камзол.
– Фёдоров, поздравляю! Ты сегодня настоящий Орфей!
Алёша обернулся.
– Что? …
– Орфей, говорю, ты.
Стас Герасимов улыбнулся.
– Ты, Фёдоров, Орфей.
На Алёшу накатила дурнота. Мир потемнел и схлопнулся.
***
– Вот всегда вы, певцы, такие впечатлительные…
Алёша открыл глаза. Над ним склонился Стас, лицо у него было взволнованное. Алёша приподнялся и не понял, где находится. Он лежал на земле. Было темно, жарко и душно, как в бане. Клубился пар, то и дело появлялись красные всполохи. Видимо, приближалась гроза.
– Стас, где мы?
– Ты знаешь, кто ты?
Алёша с трудом встал, голова трещала. Стас с неудовольствием смотрел на его неуклюжие движения. Слегка пританцовывая от нетерпения, он, наконец, дождался, когда Алёша сфокусировал на нём взгляд, и нервно, быстро заговорил.
– Ты не знаешь, кто ты, так?… Давай без долгих охов-ахов и обмороков. Просто прими. Сможешь? … Ничего ты не сможешь, ты ж у нас чувствительный… Орфей ты. Певец. Любимец Аполлона.
– Я певец?
Голос у Алёши был хриплым. Глаза у него снова стали закатываться, дыхание, и без того частое и неровное, сбилось.
– Фу, ты… забыл совсем. Держи свой этот… талисман. Почти триста лет с ним уже носишься. Как выпросил у Моцарта, так из рук не выпускаешь. А Вольфи, между прочим, как его подарил, так сразу и… Не слушай меня. Бери.
Стас протянул старый золотой камертон. Алёша с радостью потянулся к нему. Сжав красивую вещицу в левой ладони, он сразу почувствовал себя увереннее.
– Вооот, – заулыбался, продолжая пританцовывать, Стас. – Ты Орфей. Лучший певец всех времен. Услада души, радость сердца, праздник для печени. А нет, печень с праздником – это Дионис. Ты только про душу и сердце. Вспомнил?
– А Вы кто, позвольте узнать? – Алексей сердился на этого суетливого клоуна. Впрочем, выглядел он не как клоун – высокий, статный, пожалуй, даже красивый, но вот его движения, эта его разболтанность… Никакого благородства. Такая фактура пропадает.
– Ты, Фёдоров, то есть Орфей, в себя, вижу, приходишь. А я этот…. Герасимов.
Красавец уставился Орфею в глаза.
– …Гермес?
– Ну, вот! Не так уж было и сложно! Узнал, дотумкал, сообразил!
Орфей снова бессильно уселся на землю. Гермес расстроенно заныл:
– Вечно ты так. Чуть что, валишься. Давай-давай, поднимайся, неженка!
