Зима. Мороз. Мелкий снег нехотя припорашивает уснувшую землю. Две женщины идут по параллельным дорожкам, время от времени сворачивают к приглянувшемуся холмику, то и дело, натыкаясь на свои же следы. Листва с деревьев давно облетела, и местность просматривается как белый лист, но они все же не находят то, что ищут.
– Двести тридцать пятая, двести тридцать шестая, а тут уже двести сорок три. А двести тридцать восьмой нет.
– Да говорю тебе, мы не там ищем. Он совсем в другом месте.
Но та, что помоложе, упрямо сдвигает брови:
– Здесь все двухсотые номера, мы просто проглядели. Вон, смотри, еще одна похожая.
Женщина кидается в сторону аж к третьему ряду и уже оттуда упавшим голосом восклицает:
– Нет, опять не то.
– Что ж ты упертая какая! – откликается та, что постарше, – Мы уже здесь третий круг нарезаем, а ты все не веришь, что я права. Говорю тебе, пошли туда, пока совсем не замерзли.
– Ладно, веди, – наконец сдается первая.
Они вышли на центральную аллею и двинулись по ней, никуда не сворачивая.
– Сейчас аллея повернет, и мы его увидим.
– Кажется, я уже вижу!
И та, что помоложе, поскрипывая сапогами, побежала к цели.
Серебристая звезда, серебристое надгробье. Краска почти не потрескалась. Столик, лавочка. Табличка с надписью: «Безруков Иосиф Тимофеевич 1913 – 1986». Да, ни к чему и табличка. Вот он, смотрит на них с фотографии. Орлиный нос, худые щеки, чуть отвисшая нижняя губа.
– Ну, здравствуй, дедушка!
* * *
Август. Слякоть. Сапоги чвакают по жиже проселочных дорог. И эта нудная морось. Скатка и винтовка оттягивают плечи, и их перестаешь чувствовать. Нет вообще ничего, одна усталость. Скорей бы привал. Или, хотя бы свернуть в лес. Там многолетняя листва покрыла почву, и ноги не так вязнут. Но, ориентироваться в лесу труднее, поэтому, где возможно, идут по дорогам.
Впереди село. Сворачивают в лес. Трех человек высылают к селу, узнать, нет ли немцев.
Вынужденный привал – маленькая радость. Садятся на скатки, пеньки, стволы упавших деревьев, достают фляги, переговариваются в полголоса.
– Если фрицев нет, заночуем как баре, на кроватях.
– Баньку бы для нас истопили!
– А после баньки – к какой-нибудь вдовушке под бочок.
– Ну, ты, Коська, размечтался! Все бабы на селе в очередь выстроились и ждут, когда это к ним вояка Константин пожалует.
– А что. Ты не смотри, что я с виду неказистый. Бабы меня любят!
– Это за что же, если не секрет? Хотел бы я посмотреть, какая старушонка на тебя глаз положит.
– Да мало ли, кто глаз положит! Главное, на кого я посмотрю.
– Ну, и на кого ты посмотришь? Кто посдобнее, или помоложе?
– Нет. Я не так выбирать стану.
– Ну и как же?
– Сначала разрешу себя в баньке искупать. Потом пусть бельишко чистое дадут. А уж как кормить меня станут, буду оценивать, чье блюдо самое вкусное. И скажу я той барышне: «Сударыня, есть у меня дружок, Степаном зовут, он за такой вот пирожок любое желание выполнить может. Ему с таких пирожков все нипочем становится. Хочешь – дров наколет, хочешь – забор починит. И, вообще, если хочешь, лучше его не найти!» Вот и ты, Степаха, у меня пристроенный будешь. А я стану им рассказывать, как мы фрицев проучить решили.
– То-то мы от проученных и драпаем!
– А это хитрость такая военная. Это мы их в тылы за собой заманиваем. А немец, как охотник за зайцем, за нами погонится, да от своих и оторвется. А мы их в такое вот село заведем, и окажутся они в окружении баб наших. И скажут наши бабоньки: «Так вот кто причина, что мужиков наших в армию забрали!» И давай их бить-колотить! Кто кипятком поливает, кто капустой тухлой закидывает. Фрицы – ноги в руки и бежать! И до самой Германии. А ту, которая лучше всех управляется, я и выберу.
Бойцы смеются. Но веселье недолгое. Возвращается разведка, сообщает, что и в этом селе немцы. Дальше идут лесом.
– Слышь, Коська, – спрашивает Степан, – как же они сюда пройти сумели? Когда же мы к своим пробьемся? Тихо кругом. Куда фронт-то подевался?
– Как прошли, говоришь? Нечисть они. На метлах пролетели.
Автоматная очередь разрезала тишину. Все-таки, наткнулись на немцев. Отстреливались недолго – нечем.
– Стафайтесь. Ви окружены!
Загнали в кузов грузовика. Отвезли в лагерь. Ночевали под крышей, на соломе.
– Костян, что делать будем? – дернул за руку Степан, когда в бараке попритихло.
– Что делать? Бежать. Мы с тобой из финской мясорубки домой возвратились не для того, чтобы фрицы нас как ягнят повязали. Приглядимся, где у них слабина и деру.
Лес шелестит желтеющей листвой. Воздух прохладен и свеж. Скоро встанет солнце, и они пойдут ему навстречу. На восток, все время на восток. Где-нибудь там все равно будет фронт. Рано или поздно они доберутся до своих. Наконец, небо посветлело. Теперь можно идти. Идут молча все четверо – Степан, Константин, Сергей и Александр. Сашка совсем молодой, кажется, студент. Прислушиваются к тишине. Послышался шум. Встали, затаились. Шум приближается, нарастает. Превращается в голоса. Речь не наша, немецкая – говорят, как лают. Солдаты прочесывают лес. Спрятаться негде, бежать некуда.
Фрицы выстроили пленных. Четверо беглецов стоят напротив.
– Фот, смотрите, что быфает с теми, кто пыстро бегает, – говорит очкастый офицер, обращаясь к притихшему лагерю.
Потом поворачивается к четверке и произносит:
– Много полсали, испачкались в грязи. Сейчас мы устроим фам душ.
Командует:
– Растется! Шнель, шнель!
Беглецы раздеваются.
– Зайти ф реку!
Идут.
– Глупше, глупше.
Вода по пояс, по грудь, по плечи.
– Стоять! Так стоять бутете сутки, – офицер разворачивается, уходит.
Три автоматчика расположились на берегу, на случай, если кто вздумает уплыть.
– Вот гады! Лучше б расстреляли сразу, – цедит сквозь зубы Сергей.
– Сколько по науке может продержаться человек при такой температуре? – спрашивает Степан.
– Не дождутся, – отвечает Константин, – Пусть они по науке живут, а мы институтов не кончали. Ты лучше вот о чем подумай. Вот ежели бы они нас на воздухе нагишом поставили, ночью мы бы, как пить дать, простыли. А здесь мы как в термосе. Что днем, что ночью, вода одну температуру держит. Главное, к ней привыкнуть. Они думают, мы тут подохнем. А мы, Степаха, с тобой еще до Берлина дойдем. Финны нас своим огнем минометным жгли – не сожгли. В огне мы, стало быть, не горим. Ну и в воде не потонем!
Стемнело. В лагере прозвучал отбой. Пулеметчики сменились в третий раз. Два прожектора освещали головы стоящих в воде беглецов. Тела онемели, перестали что-либо чувствовать.
– Вы, мужики, как хотите, – клацая зубами выговорил Санька, – А я сейчас ныряю, и на тот берег.
– Не горячись, дурашка, – ответил Серега, – Мы у них в свете прожекторов как на ладони. Пристрелят.
