1. Золотые туфельки
Мне все чаще хотелось бы вернуться в то далекое прошлое, где на исходе осеннего дня, будучи совсем маленькой девочкой, я украдкой примеряю мамины туфли. Вот бы и правда – вернуться. Жаль, что это совсем невозможно. Хотя почему нет? Повернем время вспять – туда, где все еще впереди и ничего не известно – что будет дальше. И будет ли? Впрочем, иногда счастье состоит именно в неведении относительно того, что нас ждет.
Итак, пусть вновь будет теплый осенний вечер, и полумрак душной прихожей, и маленькая девочка, что втихарца примеряет мамины туфли. Черные, с бантиком, на высоком каблуке. Ах, что за прелесть этот каблук – тоненький, изящный – настоящая шпилька. Только я пока не знаю такого слова. Не знаю, что женщина на шпильке давит на землю тяжестью слона. Еще не имею понятия, как отекают и устают за целый день от этой самой шпильки ноги. А знаю только, что это очень красиво и у меня таких туфелек нет. Но так хочется быть повыше, стать взрослой – ну куда ты? Куда? Не спеши взрослеть – это не очень срочно. Впрочем, спросить совершенно некому. Взрослые отвлеклись. Я один на один с молчаливыми свидетелями – плащами, зонтиками, ботинками, босоножками – а среди них, как запретный плод – красивые и торжественные мамины туфли. Они высокомерно блестят черным лаком, они просто смеются надо мной – ну куда тебе – от горшка два вершка.
– Не задавайтесь. Вы – всего лишь туфли. Захочу – надену.
– Тебе влетит. – издеваются они.
– Я потихоньку.
И оглядываюсь по сторонам – нет ли кого поблизости. Вроде бы нет. Правда, из кухни доносятся голоса. Но это не страшно. Они там заняты. Ужин готовят.
– Эй, погоди. Тебе влетит. – предупреждает зонтик.
– Вы что, сговорились? Влетит, влетит. Мне влетит – не вам.
– Хочешь, я закрою тебя? – предлагает зонт.
Но мне не нужен лишний шум, и совершенно некогда возиться с зонтом, когда вот они – мамины туфли. Рука сама тянется снять их с полки. Только аккуратно. А то сейчас как стукнут об пол каблуки… От усердия девочка морщит лоб. Собирает бантиком губы. Так, а теперь засовываем туда ножку – и чтобы пятка пришлась как раз на каблук. Но почему я съезжаю вниз, упираюсь в узкий носок – как обидно, мне ведь нужно непременно стать повыше. И так неудобно – каблучки где-то совсем позади меня. Подожди, возьмись за дверной косяк – сейчас поправим. Я делаю шаг, опять ножка съезжает вниз. Большое зеркало с недоумением смотрит на меня – что за недотепа? В сморщенных колготках – и на каблуках. И вообще, кто так ставит ноги? Ты про третью позицию что-нибудь слышала? Ну, а это что? Эх, ты, тоже мне – барышня нашлась.
– Не смейся. Лучше скажи – я похожа на маму?
Но зеркало молчит. Я растерянно смотрю вниз на утонувшие в туфельках ноги. Мне так хотелось повображать, так хотелось…
– Надя, ты что делаешь? Прекрати сейчас же.
Ну вот. Бабушка застала меня в самый неподходящий момент – еще немного и я бы превратилась из гадкого утенка в настоящего лебедя. Ты ничего, совсем ничего не понимаешь – эх, бабушка, бабушка…
– Немедленно снимай – я кому говорю?
Она отражается в зеркале – полная, в цветастом халате, с вечным зубастым ободком в волосах. Я смотрю снизу вверх испуганными глазами. Не решаясь даже пошевелиться. Физиономия кукситься по мере того, как бабушка, взяв меня за подмышки, решительно начинает вытряхивать внучку из маминых туфлей. Я так и повисла в воздухе – одной ногою стараясь удержать лакированное великолепие – самым носочком… эх, туфелька падает на пол вместе с оглушительным ревом – уже моим.
– а-а-а – размазываю я слезы по лицу. – а-а-а – не в силах сказать и слова. Ведь только что я была принцессой из сказки, белым лебедем, доброй феей – а-а-а …
– Надюша, ну что ты, что? – почти пугается бабушка. – Господи, да что ж ты так плачешь?
Она даже не догадывается, что разрушила целый мир – мир детских грез.
– Не плач, – приговаривает она, пока убирает туфли на полку – не плач. Когда ты вырастешь – вы все будете носить золотые туфельки.
Эта фраза стоит того, чтобы осушить слезы. Вот так буквально – я иду, а от моих ног исходит сияние – золотое, волшебное. И все смотрят мне в след. А туфельки ослепительно сверкают на солнце. Это, правда, будет?
Ее руки гладят мою кудрявую голову –
– Конечно. У вас все будет совсем по-другому. – отчего-то бабушкин голос звучит грустно, как-то отстраненно – не для маленькой девочки, а скорее для нее самой.
Притихшая внучка растерянно слушает ее – где уж мне постичь, отчего вдруг бабушка сменила тон. Я ведь совершенно убежденно считаю, что до меня ничего не было. Совсем ничего. Даже слов таких – война, эвакуация – я еще не знаю. Не знаю, как запускать при 40-коградусном морозе завод – это после теплой, почти тропической Украины. Как довольствоваться скромным пайком и ходить в телогрейке. Не представляю, как можно жить в бараке, с колонкой и прочими удобствами во дворе. А сам барак представляется мне сродни избушки бабы Яги – я видела бараки на той стороне улицы, через дорогу – куда мне нельзя. Когда шла в садик. Мама в разговоре с какой-то тетей обмолвилась:
– Они живут там, в бараках – и махнула рукою в ту сторону.
Так вот они какие – бараки. Деревянные, двухэтажные. Почерневшие от времени. Со скрипучими крашеными лестницами. И подоконники там густо заставлены цветами. А весь двор непременно завешан бельем. Настанет день – я обязательно пройдусь теми дворами в своих золотых туфельках, поражая воображение местных обитателей. И флегматичные бабульки побросают свое вязанье и станут смотреть, прищурив глаза, на столь невиданное великолепие. И тот мальчик на велосипеде раскроет от изумления рот. Все это будет, будет…
