Пустяки! Дело житейское!
Рассказ
На всей нижней половине дома Филипп был один. Старшие братья—в школе, мама и младшая сестрёнка, четырёхлетняя Юнка, убирали спальни наверху. Из интересного сейчас было только то, что перед дверью заднего крыльца хлопал крыльями и громко квохтался петух. Тощий, на длинных ногах. Бестолковый и презлющий: благодарности ни к кому не чувствовал! Малюсенькая и невзрачная голова его гордо торчала на общипанной длинной шее. Совсем недавно петух клюнул в ногу брата Юру, да так крепко, что когда мама мазала ранку зеленкой, в сердцах обещалась сварить суп из злодея, а себе завести нового. Безмозглая птица не раскаялась и, если открыть дверь, петух сразу полезет на рожон. Филипп подумал и закрыл дверь защелкой. Тут сам собою выключился свет! В узком коридоре между домом и баней, воцарилась тьма кромешная.
Но если приглядеться и найти дверь в кладовку, дальше можно не беспокоиться: там было верхнее окошко! Филипп нащупал ручку, дверь отворилась. Два деревянных шкафа, до отказа набитые добром, которое жалко выбросить, хранили много интересного. Он выбрал полку повыше и потянул к себе узкую коробку, совсем новую, попавшую сюда, скорее всего, по ошибке. Коробка, как карандаши, выдвигалась в оба конца. Внутренности её выскочили из обложки и рассыпались по полу. Это были металлические тюбики с разноцветными головками. Он поднял тот, что был с зеленой, открутил, и из тюбика сама собою полезла зеленая змейка, что-то вроде зубной пасты. Пахло приятно.
Мазнул один палец, потом другой. Открутил оранжевую головку и тоже мазнул.
Краски! Да такие «классные», что им и воды не надо! Они и без воды чудесно красились! Сначала Филипп разрисовал только ладошки, потом дошел до локтей, и, любуясь в никелевый самовар на нижней полке, разрисовался под индейца целиком. Накрасил щеки, а закончив второе ухо, подумал, что если, вдруг, индеец маме не понравится, сам в бане вымоется, даже с мылом, и дело с концом!
А в доме уже слышались звонкие голоса. Старшие братья вернулись из школы. Самое время выскочить. И он выскочил!
– Тили—тили! Трали – вали! – громко пел вылетевший на середину индеец. Ожидая хохота и восторга, размахивал зелеными руками, прихлопывал оранжевые коленки. Но восторга не последовало.
Ахнул только Юрка, и то, как—то невесело ахнул… Совсем не так следует встречать краснокожих!
Филипп остановил индейский танец. Если тебе не рады, чего зря стараться? Хотел присесть на стул, но тут братья взвыли:
– Стой! Стой, где стоишь! Мама тебя видела?
Индеец отвечал словами самого Карлсона:
– Пустяки! Дело житейское! Вымоюсь в бане, если что…
– Филипп! – Володя почему – то заговорил шепотом.
– Какая баня? Краски масляные!
Тебя будут отмачивать в керосиновой бочке!
Мальчишка почуял недоброе: бочка Гвидона просто ерунда в сравнении с той, куда братья собирались засунуть его, Филиппа!
– Хорошо еще, что папа не приехал! – добавил Юрка, округлив глаза.
– Да нет, он еще успеет! – уверенно отвечал Володя.
Радость разом сгинула. Своя прежняя неприметная кожа в одну минуту показалась во сто раз лучше расписной индейской!
А из верхней половины дома спускалась мама.
– Матерь божья! – воскликнула она, увидев младшего сына.
– Пустяки! – повторил Филипп, уже не так уверенно. – Дело житейское!
– Какие там пустяки? Труба твое дело! – Юрка стоял повелителем, скрестив руки на груди.
– Ой, что тебе будет…..!
Придумывать наказания старшие братья были великие охотники. Каждый старался преуспеть. Так как мать, присев на лестничную ступеньку, почему-то молчала, дело у них пошло как по маслу.
– Будет сидеть в бане! – уверенно продолжил Володя. – Даже не знаю, сколько ему придется сидеть? Может быть, целую ночь?
Сидеть в бане, как в темных застенках, старшие братья отправлялись на час – другой за большие грехи. Филиппа в баню еще никто не сажал, только в коридор, соединявший дом, кладовку и баню под общей крышей.
Обычно он колотил в дверь, требовал свободы. Выл громко, чтобы всем слышно. Но потом вой становился тише, тише и плавно переходил в любимую песню. «Сяду я верхом на коня! – пел узник. «Ты неси по полю меня…!» Это означало, что мальчишка отыскал себе подходящее занятие. Везде люди живут!
В предбаннике же, у самой батареи, за гладильной доской, стоял раскрученный и брошенный братом Юркой, электрический утюг. Крути дальше, сколько захочешь! И брызкалка – штука хорошая!
Но что ждало его теперь?
Чувствуя опасность для брата, никем до сих пор не замеченная, верная Юнка, вихрем слетев со ступенек, встала рядом: – Я с тобой пойду! В баню! С тобой!
Мать, уже чему – то улыбаясь, велела старшему сыну принести фотоаппарат: – Встань к окну! – сказала она Филиппу и щелкнула раз, другой, третий… Судьба мгновенно повернулась счастливым боком. Раз мама не сердится, старшие братья тут же развеселились: они – не зануды! Индеец—то был – будь здоров! И они хохотали, повторяя:
– Пустяки! Дело житейское!
– Мам, – вернулся к делу Юрка, – а может его и не надо отмачивать, а?
Пусть засохнет хорошенько, а потом сам и облупится! Может он за недельку уже и облупится?
Теперь великодушие распирало старших. Но Филипп, услыхав новость, похолодел:
– Как это « за недельку»? – повернулся он к матери. По щекам индейца потекли разноцветные слезы.
– Не плачь! – сказала мама. – Сейчас вымою! Это краски гуашевые, не масляные!
И она увела Филиппа в баню: долго терла мочалкой с мылом, поливала из душа. Филипп терпел и даже радовался: куда лучше керосиновой бочки!
Через полчаса, опять белокожий, мальчишка носился по всему двору. Сам себе отдавая команды, гнался за безмозглым петухом. Перепутав прошлую игру с теперешней, которую только что начал Филипп, за ним спешила сестра Юнка. – Ваше Величество! – звала брата Юнка. Она забыла, что вчера, поссорившись с непослушной подданной, король – Филипп, не колеблясь, отрекся от престола, и сегодня за петухом во дворе гнался совсем не король, а простой Карлсон.
