– Майор, патологоанатом отзвонился, убийство произошло между часом и тремя ночи, слушайте, невозможно же так жить, алло, ало-о-о. Тьфу ты, – Зотов кинул трубку, чертыхаясь.
«Что ему опять не нравится, истеричка» – майор Лебедева достала записную книжку с маяком на обложке и сделала запись.
Шариковая ручка отказывалась писать на холоде. Полная женщина в полицейской форме, опираясь о выщербленную кирпичную стену, присела на корточки. Несколько раз плюнула на стержень, перевернула страничку блокнота на коленке и начертила вдумчиво схему квартиры убитой.
«Ни хрена, не выходит цветочек аленький» – пластиковая коленная чашечка щёлкнула. «Да кому она нужна эта старуха в тех яблунях. И брать нечего, два фотоальбома, три чайных сервиза, ящик керамической плитки с рожей Ильича и Героев Севастопольцев. Хм, не выходит, ну никак, цветочек аленький. Я не человек, а киборг, кругом штифты скрипят. Ржавеют что ли? Надо было комиссоваться». Лебедева вцепилась за выступ здоровой рукой, поднялась, пыхтя, словно борец на татами. Глянула на сбившиеся в отару курчавые тучи. Небо рассвирепело и яростно плевалось дождём. Потянуло с моря бедой. Каждую ночь после автокатастрофы и ранения ей во сне приходил этот чертов маяк. Он бурчал и бубнил, рассказывал. Замолкал, когда море лупило его приливом, мучило старые кирпичные кости солёной водой. Маяк мечтал о смерти, но не мог уйти в тлен наскального мха, не поведав тайны неупокоенной души. Восемьдесят лет он ждал того, кто его услышит. «И почему, ядрена балалайка, я?». Маяк сипел, вздыхал, вглядываясь печально в морскую даль горящими прожекторами. «Поймешь, ты – проводник».
Она осторожно поднималась по узким склизким ступеням. В пасть маяка. Который когда-то указывал путь кораблям. «И что я хочу там обнаружить?». Она не сомневалась, что у «холодной» старухи детские фотки сделаны возле этого маяка. «Если б он был как до войны – тридцать шесть метров в высоту, ни хрена бы не вышел цветочек аленький у киборга Лебедевой». Римма посветила фонарём наверх. Тьма беспросветная. «О каком парне этот долбаный маяк все вещает? Где его тут искать?». Море разбушевалось, солёный промозглый ветер проникал сквозь кирпичную кладку и швы форменной куртки, кости майора стонали от перемены погоды и плохо слушались. От вязких мыслей, похожих на бред, прервал звонок.
– Майор, вам надо приехать. Мы кое-что нашли.
***
Из-за двери туалета раздавались звуки "Энигмы" в современной обработке. Детектива передёрнуло. Но внизу живота заныло от забытого желания и вспомнившегося неосознанно эпизода: из комнаты женский голос шепчет снова и снова из магнитолы «Саднес». Сашка на балконе тискает своими лапищами ее упругую попу в джинсовых бананах и что-то говорит, говорит. А она слышит только это «Саднес», кружится голова и голос солистки ватно шепчет «Беги, предаст, предаст, саднес». Уже тогда Лебедева знала, что она не такая как все. А Сашка обиделся и через пару дней тискал на этом же балконе другую.
