Ужин ожидаемо запаздывал – сегодня дежурил Караклаич. Тор Йоргенсен, не выказывая по этому поводу ни малейших признаков раздражения, со свойственной ему несколько тяжеловесной грацией поднялся с пола и подошел к окну. Искусством сохранять непроницаемое лицо в любых ситуациях Тор настойчиво овладевал с самой юности и к своим тридцати годам достиг в нем совершенства. Природа вовсе не наградила Йоргенсена нордическим темпераментом, но… выражение ледяного спокойствия так шло к имени древнего бога, жестким соломенным волосам и широченным плечам! Йоргенсен полагал – и имел тому множество доказательств – что именно такой набор достоинств делает его особо неотразимым в глазах противоположного пола. Стоит заметить, что темно-русые от природы волосы он аккуратно подкрашивал, а Тором назвал себя сам прямо в день совершеннолетия, без тени сожаления отбросив данное родителями имя Микаэль. Как недостаточно звучное.
Впрочем, сейчас Тор действительно ничуть не злился. Во-первых, злиться на Караклаича решительно невозможно. Этот почти сорокалетний ребенок, растяпа и балагур, был не просто душой компании – он без преувеличения скреплял воедино их маленький конгломерат. Порой Тор задумывался, что было бы, находись на месте серба кто-то иной. Пусть более собранный и ответственный, но лишенный чудесного дара вовремя разрядить обстановку, незаметно и естественно увести разговор со скользкой темы или еще каким способом загасить искорки зарождающегося конфликта. Недаром смешанные команды – большая редкость, а их группа существует уже второй год. И недурно существует.
Еще одной причиной, по которой Тор не возражал против небольшой отсрочки начала ужина, был закат. Обвини кто-либо в лицо Тора в сентиментальности, тот в ответ лишь снисходительно скривил бы губы. Но корабль посадил так, что единственное окно кают-компании выходило на запад. Наблюдать закаты и рассветы на разных планетах ему определенно нравилось. Не изучать и анализировать, не классифицировать в зависимости от состава атмосферы и спектрального класса светила, а просто смотреть.
О чем может думать участник геолого-разведывательной группы, глядя на пустынный пейзаж незнакомой планеты? Прагматик попытается представить, насколько богатыми окажется ее недра, оценивая потенциальную выгоду, романтику, возможно, пригрезятся остатки древней цивилизации. Что, между прочим, принесет выгоду, которая прагматику и не снилась… У Тора получалось не думать ни о чем. Человек, близкий к восточной философии, мог бы назвать это медитацией. Но сам Йоргенсен был далек как от Востока, так и от философии, а потому просто отдыхал душой.
Пейзаж за окном был уныл, что ничуть не портило Тору удовольствие. К тому же унылость эта была благородной, почти царственной. Широкая серая равнина, выбранная для посадки, из окна казалась гладкой, как полированная поверхность стола. А дальше были горы – такие же серые, мрачные и задумчивые. Чем-то они напоминали Альпы, в которых Йоргенсен любил проводить свои отпуска, только снежные шапки отсутствовали. Мертвый безымянный мир, население которого на короткое время увеличилось с нуля до пяти единиц разумной жизни, не располагал такой роскошью как вода – по крайней мере, в сколько-нибудь значимом количестве.
Красный кругляш местного солнца уже коснулся нижним краем горных вершин, и черные тени исполинов стремительно росли, накрывая собой все большую часть равнины и будто бы пожирая свет, – темнело буквально на глазах. В необитаемых мирах, где атмосфера не облагорожена смогом, промышленной пылью и прочими достижениями цивилизации, сумерки очень коротки.
Тор попытался загадать желание: если он успеет досмотреть закат до конца, то… то… Что будет тогда, он так и не успел придумать. Два события произошли одновременно – в узком промежутке между двумя горами-близнецами мелькнул последний луч солнца и в каюту ввалился Караклаич, толкая перед собой сервировочный столик. Внутренне усмехнувшись, Тор решил слукавить сам с собой – что бы он ни задумывал, это непременно сбудется.
Караклаич решал чрезвычайно сложную задачу: пытался одновременно одной рукой подталкивать столик к центру кают-компании, второй прикрывать за собой дверь, а третью прижимать к груди, изображая сердечное раскаяние. Так как рук ощутимо не хватало, дело продвигалось плохо, и итогом едва не стал перевернутый столик. Янши успела подхватить его в самый последний момент, не дав яствам соорудить на полу кучу-малу. Теперь Караклаич считал себя обязанным еще и рассыпаться в благодарностях…
Наконец, он был обезврежен, успокоен и усажен на пол между Ханасом и Чиммеулом – в максимальном отдалении от столика. Справедливости ради стоит отметить, что Караклаич не всегда бывал так неуклюж, эта болезнь в полной мере проявлялась только в моменты душевного волнения. А сейчас он как раз считал себя виноватым…
Все дело в том, что серб, будучи по натуре человеком податливым и даже мягким, изредка мог по тому или иному вопросу занять принципиально непримиримую позицию и мужественно оборонять ее от коллег, логики и здравого смысла. Так как чаще всего вопросы эти бывали пустяковыми, никаких серьезных неудобств данная черта характера остальным членам группы не доставляла. Так, по мелочи… Например, Караклаич решительнейшим образом оспаривал право автоповара монополизировать приготовление пищи. Бездушная машина, по его словам, способна породить лишь примитивный наполнитель для желудка, но никак не Блюдо, достойное разумных существ. Разумеется, кардинальное расхождение выдвинутого тезиса с фактами не могло остановить борца за идею.
Караклаич старался. Получалось плохо, и это заставляло его стараться еще сильней. Порой он начинал готовить ужин сразу по завершению обеда (после непродолжительной борьбы коллектив оставил ему для кулинарных экспериментов только вечернюю трапезу) – и все равно не поспевал вовремя. Запершись на камбузе, он вступал в сражение с продуктами и кухонной утварью и в двух случаях из трех эту битву проигрывал. Если же судьба благоволила к сербу (а также остальным членам группы), он с гордым видом подавал то, что автоповар изготовил бы за полчаса.
Пожалуй, сегодня был счастливый день. По крайней мере, аромат по кают-компании распространился вполне благопристойный и даже дразнящий, щекочущий ноздри тонкими нотками специй. Так считал Йоргенсен, за шаачанцев он не мог бы поручиться – кто разберет этих оранжевых…
Конечно, в полной мере оранжевокожими жители Шаачана не были. Так, легкий оттенок, скорее, намек на присутствие апельсинового цвета в серости жесткой морщинистой кожи. Примерно с такими же основаниями на Земле азиатов называют желтыми, а американских индейцев – краснокожими. Но Тор окрестил трех своих коллег оранжевыми; как выяснилось, их это ничуть не задевает. В конце концов, он же не называл шаачанцев ящерицами. Даже мысленно не называл. Это было бы явным проявлением махровой ксенофобии. Хотя, если рассуждать абстрактно… Похожи, черт возьми. Даже сразу не скажешь чем, но похожи. Шаачанцы были теплокровными и, насколько помнил Тор, живородящими. И хвост в минуты опасности они сбрасывать не умели, по причине полного отсутствия хвоста как такового. В мордах… то есть, в лицах было что-то еле уловимое, но без карикатурного сходства с земными рептилиями. А вот движения… Двигались оранжевые как ящерицы. Переходя от ленивой медлительности к порывистой резкости с неуловимой внезапностью. Шаачанцы, казалось, не умели двигаться в среднем темпе. Или слишком медленно, или слишком быстро. Наблюдая за ними в спокойной обстановке, можно было сделать вывод о заметно заторможенном ритме жизни. Но Тор, справедливо гордящийся своей реакцией, ни за что не стал бы соревноваться в этом компоненте ни с одним из оранжевых. Это было бы столь же нелепо, как пытаться потолкаться с носорогом.
