При оформлении обложки использована фотография с https://pixabay.com/ru/photos/%D1%84%D1%8D%D0%BD%D1%82%D0%B5%D0%B7%D0%B8-%D0%B3%D0%BB%D0%B0%D0%B7-%D0%B2%D1%80%D0%B5%D0%BC%D1%8F-%D0%BC%D0%B8%D1%81%D1%82%D0%B8%D1%87%D0%B5%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9-3806671/
Просыпаться утром от головной боли со временем вошло в привычку. Стандартная процедура изо дня в день: поднимаешься, превозмогая болезненную пульсацию по вискам, плетешься на кухню, ищешь заветный белый шкафчик, вялой рукой открываешь дверцу. Вот она знакомая оранжевая баночка. Пара волшебных колёс в рот и ближайшие несколько часов можно жить. Главное – прилечь обратно и дать немного успокоиться взбесившемуся сердцу, которое так и норовит разорвать голову на части. И всё-таки мысль, что через несколько мгновений станет легче, придаёт немного красок в мои серые будни. Холодная волна мурашками пробежит по телу, словно цунами сметающая все на своем пути, увлечёт за собой надоедливую головную боль куда-то вниз, где и затухнет подобно сгоревшей свече. Хорошие таблетки. Большое спасибо фармакологической компании, которая создала эти волшебные колёса, помогающие таким, как я радоваться остатками отпущенных дней, если можно так выразиться. Наверное, можно. К тому же радоваться было чему. Прямо сейчас в соседней комнате, повернувшись на бочок, беззаботно спит мой самый дорогой и самый маленький человечек, который заставил меня и мою любимую жену прослезиться от радости, когда мы узнали о его существовании. Он наверняка засунул большой пальчик в рот и видит какие-то свои, первые в своей только начавшейся жизни сны. Я помню, как он быстро барабанил малюсенькими кулачками на экране компьютера, когда мы со Светочкой проходили УЗИ. Маленькое родное существо, будто видело нас по ту сторону экрана и передавало привет, слегка подняв ручонку вверх: «Я здесь! Скоро буду с вами!». Мы, как сумасшедшие, тоже махали ему в ответ, наблюдая смеющиеся, но понимающие взгляды медработников. Видимо, так делали все новоиспечённые родители, и видеть такое зрелище стало привычным делом для медперсонала. Затем начались наши вечерние посиделки, когда мы, лёжа на кровати, вели задушевные беседы с нашим малышом, рассказывая ему о том, как мы будем ездить к бабушке в деревню и какие там вкусные пироги, и как я научу его кататься на велосипеде, и как мы будем вместе ходить на рыбалку. Порой я так увлекался, что забывал о том, что разговариваю с круглым, как шар, животом. Света называла наши разговоры «папины лекции» и, бывало, сама обращалась к малютке со словами: «Ну что, пойдём послушаем «папкины лекции» на ночь? Наверное, снова расскажет что-нибудь интересное». И папка рассказывал. Не знаю, правда или нет, но по словам Светы, после моих лекций ночью малыш её не беспокоил.
Сейчас, лёжа на кровати и смотря в белый потолок моей спальни, я вспоминал прошлые события, как семейный фильм 80-х годов, собравший вечером перед экраном всю семью. В данный момент я вижу только черно-белую панхроматическую реальность, кадр за кадром меняющую мою жизнь, приближая чёрный квадратик киноленты с белой надписью «The End», который рано или поздно всё-таки попадёт в объектив проектора. Аплодисменты кинозрителей и восклицательные отзывы о просмотренном фильме взрывной волной заглушили бы слова диктора, читающего конечные титры, если бы это была действительно хорошая состоявшаяся кинокартина. Но этого не произойдёт всего лишь по одной простой причине. Кино слишком короткое.
Узнать о том, что кино короткое, мне довелось от маленького слегка лысоватого доктора со смешной фамилией Шприц. Помню его тяжёлый взгляд сквозь большие линзы очков. Он долго смотрел на меня, прежде чем начать говорить и записывать что– то в свой журнал.
– Головные боли, тошноту, слабость, потерю сознания раньше наблюдали?
– Нет, – честно ответил я
– Проблемы со слухом, зрением, эпилептические припадки, провалы в памяти были? – монотонно продолжал он, не прекращая что-то размашисто писать.
Никогда не мог понять, почему все врачи так неразборчиво пишут. Сомневаюсь, что обычный человек смог бы понять, что Шприц настрочил тогда у себя в журнале.
– Нет, ничего такого,– сухо ответил я.
Доктор тяжело выдохнул, снял свои очки и посмотрел на меня своими, как оказалось, печальными глазами.
– Вадим Петрович, только примите всё адекватно. Это опухоль, – он вдруг сглотнул, будто его кто-то невидимый в тот момент схватил за горло, не давая говорить дальше.
Я уже раньше видел такое. Да, в фильмах о войне. Знаете, когда солдат приходит с войны и сообщает родственникам об их потере. Я видел, как актёр пытается качественно сыграть свою роль, как пытается пропустить через себя ситуацию и как трудно по роли ему подобрать слова, чтобы сообщить страшную новость. Но тогда передо мной сидел не актёр театра и кино, а заместитель главного врача по лечебной работе, врач-онколог Шприц Виктор Иванович. Мне хотелось представить на секунду, что надпись на бейдже это только что напечатанная «филька» и вот-вот Шприц не выдержит, рассмеётся, достанет букет цветов из-за стола со словами: «А ведь вы почти купились на наш розыгрыш», а моя жена Светочка вдруг появится из-за двери с камерой в руках. Этого не произошло. В лице доктора я без слов прочитал что-то ужасное и страшное, что мозг всячески пытался оттолкнуть, отказывался принять. Всё же подсознание смогло выдавить из меня лишь один вопрос:
– Сколько мне осталось?
Не веря в собственно произнесённые слова, я ждал ответ, в глубине души надеясь, что Шприц сядет обратно, улыбнётся и скажет: «Нет, вы не правильно меня поняли. Это обычная простуда. Мы выпишем вам некоторые препараты, так что через несколько дней вы сможете вернуться на работу».
– Полгода, – вместо этого выдавил Шприц. – Конечно, у всех этот процесс протекает индивидуально, к тому же организм у вас молодой. Известны случаи, когда пациенты с четвёртой стадией живут довольно долго.
Дальше я уже не слышал, что говорил мне Шприц. Наверное, он пытался меня уверить в том, что четвёртая стадия глиобластомы это не приговор, и с этим можно жить, поддерживая свой организм на дорогих препаратах, или же, что плохое эмоциональное состояние пациента может положительно влиять на развитие болезни. Поэтому нельзя впадать в депрессию и опускать руки. Может он говорил ещё что-то, не помню. Его рот открывался и закрывался, как в немом фильме, без какой-либо информативной нагрузки. Я просто его не слышал. А слышал я, как тихо и мягко опуститься на колени моя Света, узнав обо всём. Как будет плакать маленький Дениска в своей старинной кроватке, доставшейся нам ещё от родителей. Слышал, как будут рыдать мои близкие, когда гроб опустится в холодную могилу. Все это медленно заполняло мою голову, словно вода пустой стеклянный сосуд. Отогнать плохие мысли было трудно, почти невозможно
