Солнце стояло в Скорпионе и на день осеннего равноденствия приходился один из главных праздников старой веры – день Сагангана, олицетворявшего не закольцованное на года и столетия вечное время. Ириды, носители священных принципов Сагангана, изображались крылатыми львами с головой бородатого мужа в королевской короне и их часто использовали для защиты от зла. Через ритуалы праздника народ прикасался к бесконечному, устраивая по этому поводу маскарады. Считалось, вечное срывает сегодня маски, всю ложь и наносную мишуру, обнажая истину. Стремясь настроить себя в преддверии прячущейся во мраке зимы на истинное понимание добра и зла, люди из года в год повторяли в этот день мистерию одевания и снятия масок. Стекаясь по улицам к главной площади их, потом сжигали огнём подсвечников о четырёх свечах, под пение священных псалмов.
Так было сотни лет, и воцарившаяся Элисандра не в силах искоренить полуночный обряд была вынуждена найти ему место в признаваемых новой верой торжествах, приурочив к празднованию сбора урожая. Река огней по-прежнему стекала к площади у Касагранды, лишь только славили теперь не Триолана, а Непорочную Деву. Бальтазар участвовал в мистериях всю свою жизнь, вначале как рядовой участник, позднее одним из верховных жрецов и теперь, во времена гонений шёл вместе со всеми, освещая путь четырьмя свечами. Низложенный Экзарх снова стал одним из толпы, но даже если б вокруг больше не было никого, он всё равно проделал бы этот путь, пусть и в последний раз. Хотя маска закрывала лицо, прошлое не отпускало даже сейчас – слишком долго он носил свой титул и отвернувшиеся от него братья узнавали его и сторонились от этого.
Было уже далеко за-полночь, когда по выложенной брусчаткой дороге старик пришёл к своему дому, уединённо стоявшему на вершине небольшого холма. Устало опираясь на посох, он вдруг увидел за поворотом невысокого, тщедушной комплекции человека, прячущегося в густой тени. Убывающая луна давала немного света, но всё же его хватило, чтобы увидеть в руке длинный нож, которым продавцы обычно резали хлеб.
Бальтазар попятился, скорее, от неожиданности, чем от страха – он был слишком стар, чтобы бояться за свою жизнь – и, не удержав равновесия, повалился на спину, широко раскинув в стороны руки. Разбойник в маске смеющегося мужчины с закрученными вверх усами бросился на него и, усевшись на грудь, занес над ним нож.
– За Валаама! – крикнул он взволнованным фальцетом. Уходили мгновения, но клинок не вонзался в гулко бьющееся сердце и тогда бывший жрец, нащупав вылетевший посох, ударил его в грудь. Схватившись за солнечное сплетение, несостоявшийся убийца повалился на бок, жалобно застонав. Встав на четвереньки, удивлённый всем этим Бальтазар отшвырнул нож и снял маску с его лица. Глаза девушки, совсем ещё ребёнка застилала пелена боли, но сквозь неё проглядывали решительность и злость.
– Ты та девочка, которую целитель вырвал из лап смерти, – утвердительно качая головой, произнёс старик, всё также стоя на четвереньках, разглядывая обезображенное ожогом лицо.
– А ты тот. Кто убил его, и я поклялась его памятью, что найду тебя и прикончу, пока птицы в башне не склевали остатки мяса с твоих костей.
– Ты не убийца и поверь мне, убить человека не просто, особенно, таким как мы…
– Я не такая как ты и не сравнивай меня с собой и тем более с ним, – перебила Фейга и не найдя ножа с искажённым ненавистью лицом швырнула в Бальтазара кусочком отколовшегося от брусчатки камня. – Он был добрым, он целил людей и учил их своей доброте и если бы не ты, мерзкий паук с ожесточившимся от старости сердцем он смог бы исцелить этот мир!
– Моё сердце ожесточилось не от старости, а от боли заполнившей землю и уничтожившей всё, что было дорого ему. И теперь оно не годится больше для любви и сострадания, а только лишь для отпущения грехов.
– В чём же заключался грех Валаама, в том, что помогал людям?
– Он уводил их от истинного Бога своими проповедями, возможно не желая того становясь для них если и не Богом, то во всяком случае Его Пророком, расставив сети показной доброты, но ник-то не знает, чего добивался он на самом деле. Он не прошёл моего испытания, а значит, был не тем, кого ждал я всю жизнь, – грустно закончил бывший жрец и, опираясь на посох с трудом поднялся на ноги.
– Даже теперь ты грустишь не о том, что предал невинного смерти, а что всё, во что верил, чему отдал жизнь, оказалось пустыми словами. То, что делал ты долгие годы, чему учил людей, было напрасным и лживым! Но он, он другой – чистый и светлый, а ты, жалкий старикашка напрасно думаешь, что смог убить его. Ведь тела до сих пор не предано ни земле, ни ветру и он снова вернётся сюда, где начался его путь служения людям, дабы вершить свой суд! И не будет тебе прощения и покоя ни среди живых, ни среди мёртвых. Зазвучат трубы небесные и ангелы спустятся с облаков, восстанут мёртвые из праха и станет судить он их, отделяя грешных от праведников. И будут праведники жить вечно, грешникам же гореть в гиене огненной до скончания веков!
Собравшийся было уйти Бальтазар молча смотрел на Фейгу, дивясь словам её, возможно узнавая в ней себя, а потом сказал: – Он кажется тебе не тем, кем был на самом деле. Сладкий яд его слов, что до сих пор сочится из твоих уст и благодарность за спасение, заставляют видеть его Пророком, посланным на землю. Только это не так. И он не вернётся, тело его либо лежит где-то на дне реки, зацепившись за корягу, либо спрятано кем-то из последователей. Но ты, ты можешь рассказать о нём людям, описать деяния день за днём, чтобы память о Валааме – как звал он себя – не затерялась во времени.
– Ник-то не станет слушать, – сокрушённо покачала головой девочка. – Слуги Элисандры, будь проклято её имя, схватят меня, и бросят в Драконий Коготь, и уж я-то точно останусь там навсегда. А наукам я не обучена. Да и где бы взяла пергамен с чернилами? Ведь у меня нет денег даже на еду.
– Это всё есть у меня, и я могу обучить тебя письму и чтению, а за это ты станешь прислуживать мне в моём доме. Прежние слуги разбежались, а оставшаяся верной служанка слишком стара и нерасторопна. Так что, мир? – спросил он глядевшую на него Фейгу, но та лишь презрительно плюнув ему под ноги, наконец, поднялась с земли и, прихватив отброшенный Бальтазаром нож, скрылась во мраке.
Прошла неделя со дня Сагангана и старик почти забыл о неудавшемся покушении, вспоминая о нём лишь от боли в ушибленной при падении спине, когда в полдень на удивление тёплого как для середины осени дня в его дверь постучали. Пожилая служанка неторопливо дошла до калитки и наконец, открыв, увидела лишь пустую улицу. Недовольно ворча на глупую шутку, она закрыла дверь и пошла назад, но когда почти доковыляла до дома стук повторился. Старуха развернулась и, чертыхаясь хотела было снова идти, когда Бальтазар, показав ей жестом оставаться на месте, сам пошёл к входу. Открыв дверь, он собрался отчитать, кого бы то ни было, но увидев Фейгу осёкся.
