Компания для приличного гражданина
На скамейке, вдалеке, на солнце сидел человек. Он ел булку и читал газету. Другой человек, по выправке напоминавший военного, проходил мимо него, спеша по своим делам. Он почти мельком окинул взглядом первого. Тот ничем его не заинтересовал, по крайней мере, внешне большинство камер наблюдения ничего бы не зафиксировали. Человек шел, посмотрел на другого, – ничего, просто мимолетный взгляд. Только жители бывшей Восточной Германии могли бы оценить, как трудно человеку, непривычному к виду прохожих на улице, настолько тщательно скрывать свои чувства, когда он их замечает. Был ли он им? По крайней мере, наблюдатель камеры слежения не смог бы четко сказать, что он именно оттуда, если бы увидел только эту сцену во всех деталях. В это время тот самый прохожий, который умел обмануть своим спокойствием почти любую камеру мира, был не так уж и равнодушен ко всему окружающему. Он шел на назначенную встречу и думал: "Позвали меня и Отто, как ни странно. Интересно, что могло случиться такого особенного, что нас обоих уже принимают за такими стенами?" Потом он поймал себя на мысли, что сам Отто наверняка подумает о том же. И точно так же ничего не скажет. Слишком много могут предложить те, кто раньше предпочитали обходить вниманием любые их усилия. И он отогнал от себя такие мысли.
***
Перед началом собрания Вольф не хотел думать о собственной жизни, как о частях, состоящих из морали, поступков, воли, удачных или не удачных решений. Его понимание долга, казалось, давно уже стало мерилом всей жизни. Если бы он стал нарушать законы, у него скорее получилось бы полностью потерять здоровье, чем сделать что-то существенно плохое. Нельзя сказать, что он никогда не пробовал, прежде чем утвердиться в этом мнении о собственной натуре. Даже некоторые небольшие шаги в сторону сомнительных поступков, которые кто угодно простил бы себе и другим все же для него были почти недоступны. Он даже знал, что откажет не воля, а здоровье. Вольф считал такую странную особенность собственного организма привычкой быть человеком долга и мужчиной настолько, что за годы работы в таком ритме его организм уже отказывался от чего-то другого.
– Привет, Отто, – сказал Вольф своему приятелю, которого встретил в коридоре. – Сегодня будет бой или научная конференция?
– Добрый день. Разум за то, чтобы в зале собрались защитники и те, кто способен оценить высокую квалификацию.
– Ты думаешь, что он победит?
– Я знаю, что сегодня там будут прекрасные контрразведчики. Но если по окончании встречи дух разума окажется в проигрыше, я буду считать, что настоящие офицеры или еще не выросли, или погибли где-то далеко, стремясь защитить столицу от варваров.
– Ты так зол из-за прошлых обид или тебя что-то пугает сейчас?
– Вольф, ты знаешь, что мы должны стать людьми, которые способны отблагодарить, если у нас остался долг чести.
Они повернули налево. В коридоре с белыми стенами большинство дверей было закрыто. На повороте стоял часовой, он поприветствовал офицеров, когда они быстрым шагом проходили мимо.
– Ты относишься к этой проблеме как к обязанности? – Отто спросил, почти не слушая ответа. Он хорошо знал Вольфа и считал, что у того бывают приступы меланхолии, когда он нуждается в разгрузке в виде поддакивания друга по вопросам мелких и не служебных дел. Сам он считал себя хорошим другом, хотя признавал своего коллегу немного сухим человеком.
– А как еще я могу воспринимать саму мысль о том, что придется делать программу ради проявления порядочности или отказаться от нее, нарушая кодекс чести?
– Тебе кажется, что контрразведчиков можно всегда причислить к людям чести?
– О… Ты напоминаешь о неприглядных делах, без которых в этой профессии не обойтись?
– Пожалуй, если и да, то я не прав. Иногда мне кажется, что повышенная секретность заставляет нас слишком мало объяснять даже самим себе мотивы наших поступков. Слушая других и пытаясь почти физически быть им подобными из соображений собственной безопасности, перестаешь оперировать понятиями о доблести по отношению к собственной профессии. Раб умения скрываться перестает контролировать все умные способы отойти в безопасное место. Хотя такое поведение кажется достойным экологически чистого хамелеона, оно порочно и потому уводит от естественного для природы выживания.
– Попытки обмануть самого себя ради того, чтобы вжиться в роль сомнительного типа, так удались, что забываешь об уважении к профессии в целом?
– Я этого не говорил. Скорее, я считаю, что большинство мусора могло бы быть отметено, если бы мы больше ценили высокое предназначение нашей профессии.
– Когда оно оправдано, Вольф.
Их нагнал Дитрих фон Хайнике.
– Раньше времени прихожу не только я, – проговорил он.
– Только не говорите, что сегодня к нам пригласят каких-нибудь весьма сомнительных личностей, за поведением которых мы будем наблюдать из темноты или в режиме дистанционного наблюдения, – сказал Вольф.
– Это встреча, которую готовил мой шеф, но не я лично, – парировал Дитрих. – Его квалификацию, естественно вы не будете подвергать сомнению?
Вопрос был поставлен слишком жестко, чтобы не задеть Вольфа Шпетербаума. Они уже проходили в зал для будущей встречи. Отто Буркхард привычно занял места слева, где по традиции располагались офицеры бывшей ГДР. Она сохранялась с тех пор, когда Штази проиграли битву за страну, снова возникла во времена знаменитого конфликта, с того момента, когда только их помощью она была спасена, и поддерживалась до сих пор. Во времена эпидемии военные на общих собраниях не забывали о том, что кто-то из их коллег из-за работы рисковал принести вирус даже на работу. Тогда левые, усилиям которых в конечном итоге страна и мир были обязаны выживанием, оправдывали свой выбор места желанием немного поддержать карантин, а не подчеркнуть политические убеждения. Последнее было особенно сложно в оборонном ведомстве, где всем бывшим Штази приходилось выслушивать саркастические шутки вроде: «Ну и когда вы привезете такой-то стране поддержку в закрытом вагоне?» Дежурных ответов таким задирам не было, но парировали чем-то вроде: «Зато мы сумели продержать у власти порядочного немца из маленьких людей». Вольф расположился слева от него, когда Отто жестом предложил занять место рядом.
Фон Хайнике подошел к правой стороне большой комнаты с огромным столом для совещаний. Ее центр был пустым. Сам стол мог быть круглым, но военные придерживались традиции, которая требовала подчинения низших чинов, в том числе и в случае, когда ради него приходилось пожертвовать собственной жизнью. Кроме того, традиция круглого стола напоминала о древнеанглийских легендах о короле Артуре, который устроил что-то вроде Политбюро ЦК КПСС со своими влиятельными лордами. Протокольное поведение в те далекие времена сделало возможным изменить дворцовые правила ради усиления верности союзников, которым не прощали разве что роман с королевой. Дитрих был из той группы людей, которая считала, что Германия, в составе какого союза она бы не находилась, не должна быть слепым подражателем и уж тем более не вставать на позиции подчиненных. Только подчиненных державе, которая когда-то сделала половину мира частью своей империи, а позднее, потеряв могущество с защищенными границами страны, снова пошла в бой. Фон Хайнике всерьез считал программирование, захватывающие страны и умы и переводя любой язык общения на английский – это точно такая же война, как система засылки диверсантов, лоббирование разорительных для противника законов и засылка в чужую страну орд журналистов, которые только и бегают по чиновникам, задавая им острые и неудобные вопросы. Конечно, с последующей публикацией всех возникших приключений, хорошей оплатой за риск и тщательной защитой, даже если ради ее осуществления агентов для СМИ придется нанимать в других странах, а после возникновения самых серьезных проблем добиваться их депортации на родину. Коллеги иногда шутили, намекая, что предки фон Хайнике получили дворянство, купив нужные документы на деньги, заработанные королями пивного бизнеса. Он всегда говорил, что это неправда. Если его удавалось прижать к стенке, объяснял, что короли бизнеса, мировой торговли, имели право на продвижение по служебной лестнице в той самой стране, ради благосостояния которой они работали из поколения в поколение. Единственное, чего он не любил, так это когда у него спрашивали о доходах и оборотах. Фон Хайнике знал, что чужая зависть может сделать с человеком то же самое, что и наступающий противник. В прочих случаях его нельзя было назвать человеком, который готов выслушать все, что угодно, без последствий для слишком бойких.
