– Это что? Это КТО? Какого черта?
Елена с ужасом смотрела на мужа. Он стоял над ней, нависая глыбой, и осознать, что эта чёрная стена, загородившая свет и есть тщедушное тельце её мужа, было сложно. Но осознать пришлось, у Генки и вправду плечи, обычно повислые и худосочные, вдруг расправились, увеличившись в два раза, и он стал похож на грифа, которого кто-то недобрый поддержал пару минут в воде, вверх лапами.
– Это что!!!
Елена выхватила из рук Генки телефон и с ужасом посмотрела на экран. Там маячило сообщение. Игривое. Двусмысленное. На грани фола. Сильно на грани.
– Ты в чужом телефоне зачем копаешься? Что ты нос суешь не в свое дело?
Генка обалдел. Он вытянул вперёд нос, став ещё больше похожим на мокрого грифа, расправил крылья, хотел, видимо взлететь, курлыкая, но не смог. Не пустила толстая задница, которая, вопреки законам анатомии, венчала его бледное, худое, нетренированное тело.
– Ты в своём уме? Там такое написано, а я лезть не должен? То есть, что, я обязан тут рогами размахивать на радость родственникам и знакомым? Ну уж нет. Говори, что это. С кем спуталась?
Большего идиотизма нельзя было представить. Елена уснула после бутылки вина, выпитого на пару с Генкой и выпустила из рук телефон. А муж был наготове, перехватил, и телефон не успел блокануться. Ну…и…
– А что ты хочешь от меня услышать? Что я люблю страшенно только тебя? Так это не так…
Последнее время Елена переносила мужа с трудом. Вернее, если уж честно, она жили нормально, бок о бок, спали в одной кровати, делали какие-то ремонты, варили какие-то щи. Дочь выросла, свекровь постарела и ослабла, но все по-прежнему жили вместе, хорошо, квартира хоть и малогабаритная, но трёхкомнатная позволяла. Вот только… в этой одной кровати Елена старалась отодвинуться подальше от Гены, не касаться, не чувствовать, не ощущать. Ни тепла его тела, ни даже запаха. Нет, секс был, даже иногда фееричный, Генка при всей своей тщедушности, умел это самое, врать нечего, но вот потом… В смысле – после. Именно после, когда потихоньку остывала кожа от всплеска страсти, Елену накрывал приступ гадливости. И она отодвигалась подальше, вмазывалась в стенку, заворачивалась в одеяло, превращаясь в кокон. И если Генка неосторожно коснётся её рукой – съеживалась, комкала свое тело и внутри и снаружи, и не понимала, что она такое чувствует – нежелание, омерзение или просто какую – то "чужесть", как говорила её бабка. А бабка в таких вещах толк знала… Большой ходок была по различным штанам её бабка. Профессионал.
Генка засипел, потом забулькал горлом, хотел было шарахнуть телефоном об чугунный подсвечник, но Елена быстро среагировала, саданула несостоявшегося грифа плечом, выхватила телефон и с силой зашвырнула его в раззявившую на столике в прихожей пасть новую сумку. Геннадий странно завизжал, гордо вскинул угловатую голову и хлопнул дверью.
…
С Игорем, пару месяцев назад появившимся сотрудником, шикарным, моложавым, чуть полноватым, но из-за высокого роста казавшимся мощным и статным, Елена сначала почти не общалась. Так, глянет искоса, встретится взглядом, и не поймёт, почему внутри тенькнет какая-то струнка, остренько так, сладко, немного болезненно, тайно. Он тоже что-то почувствовал, вглядывался в её лицо исподтишка, то в зеркало заглянет, когда она прихорашивается в раздевалке, то вцепится взглядом в щеку, когда она не видит и сидит в профиль. Ерунда вроде, а что-то такое есть, от чего сердце заходится, да голова покруживается.. Вот и сообщение это, то что муж прочитал, шуточное было, прикол просто, а вот ведь… Бывает и так…
* * *
– Детка. Ты бы помягче, поласковее, повинилась бы, покорилась, коль виновата, глянь, он и отошёл бы. А что на дыбы сразу, муж с женой должны понимать друг друга. Родные ведь.
Свекровь, маленькая, согнутая, как баба Яга, с маленьким личиком, похожим на печеное яблочко, гладила Елену худенькой рукой, успокаивала. Елена любила свекровь. И жалела. Мало женщине досталось в жизни любви, все больше любила сама, а вот её некому было. Вот старалась Елена её приласкать, то кусочек повкуснее положит, то конфет любимых принесёт, то кофточку новую подарит. Свекровь притулилась к ней, как старая кошка к теплой печке, да Елена и не возражала. А вот теперь испугалась бабка до слез – вдруг её опора и надежда исчезнет, как тогда жить? Страшно.
– Не переживай, мам. Разберёмся. Все будет хорошо. Иди спать.
Свекровь кивнула жалко, потопала к своему диванчику, а Елена, злобно расшвыривая всякую шушеру в стенном шкафу, нашла дорожную сумку. Тысячу лет пролежала, вот и пригодилась.
– И что все это значит? Куда собралась? Сумки к чему? Что за игры?
Геннадий был поддат. Так, слегка, пунктирно. Пить он не умел, да и не мог, алкоголь действовал на него дурно, то есть он становился дурноват во всех смыслах. Как – то однажды, выпив у друзей чуть больше обычного, он разбил в их шикарной новой ванной дорогущее итальянское зеркало, уронил в новомодный подвесной, круглый, как жемчужина, унитаз здоровенный флакон арабского одеколона, пробив дыру, изгваздал гранатовым соком белоснежные французские шторы в спальне, попытался соблазнить обалдевшую от такого поворота хозяйку и набить морду другу. Потом его долго выворачивало на лестничной клетке, и Елена, дрожа от гадливости, бегала с тряпкой и ведром, затирая следы преступления под бдительным и презрительным взглядом высокомерного консьержа. С тех пор муж сильно ограничивал себя в выпивке, да он и не любил этого, что Елену вполне устраивало.
– Это я от тебя ухожу. К свиням собачьим. К чёртовой бабушке. Короче, куда глаза глядят.
Почему – то Елену просто скручивала в узел злость. Даже не злость – злоба, адская, неукротимая, неуправляемая. И вроде она сама виновата, наделала дел, и вроде муж – пострадавшая сторона, а злоба вырвалась из-под контроля, перла из Елены, как лава из рванувшего вулкана, сметая все на своём пути, руша их сложившийся уютный мирок, превращая его в руины. И эта ярость не давала Елене возможность ни наврать, ни выкрутиться, ни просто успокоить мужа, объяснить ему, что ничего и не было, просто дурацкий флирт, и снова жить в этом мире спокойно и уютно.
Геннадий отшатнулся, да так, что со всей дури влепился спиной в дверной косяк, поморщился от боли, и алкоголь явно сгустился в его крови до опасной концентрации, потому что, обычно его пастозно-бледная кожа зарозовела закатным пламенем, а плохо выбритые волоски стали похожи мушиное дерьмо, оставленное на брошенном на дачной веранде вяловатом яблоке.
– Сдурела? Вот так вот, разом, все разрушить решила? Может, поговорим?
Но Елена уже закусила удила, она чувствовала, что её понесло, и остановить эту, сорвавшуюся с цепи силу уже не могло никто и ничто. – До завтра. Я здесь остаюсь только до завтра, до вечера. И все. Пусти!
