Гренадер с кивером
Гренадер Свинцицкий Семёновского полка, будучи "под мухой", опрокинулся вниз об мостовую так, что кивер его улетел в Лебяжью канавку, а сам он тут же перевернулся на бок и лёг спать на месте своего вздорного падения.
Здесь, конечно, история раздваивается: первая будет про то, почему гренадер Свинцицкий напился шампанским и чорт знает чем ещё, вторая же получится про приключения уплывшего кивера.
Итак, гренадер Свинцицкий как-то раз проснулся раньше обычного и по приобретённой жизненным опытом привычке стал вспоминать, чем же закончился вчерашний день.
«Да», – думал гренадер, – "скверная история получилась… Верно, стреляюсь".
А раз автор заикнулся про скверную историю, то придётся с неё и начать.
Итак, гренадер надел на голову кивер и вышел свежим июньским вечером на першпективу подышать сырым воздухом. Дамы кивали на подкручиваемые им усы, и он улыбался. Настроение у Свинцицкого было превосходное. А лучше хорошего настроения в мире ничего нет. Поэтому Свинцицкий решил навестить своего давнего друга, гусара Николаевского полка Николаева, чтобы сыграть с ним роббер-другой и поболтать о бабах.
Ровно в шесть вечера денщик слез с сундука, оправил одежду и рукой предложил милостивому господину Свинцицкому подняться по скрыпучей лестнице в покои Николаева.
«Привет, брат», – сказал, входя, гренадер заправлявшему рубашку Николаеву.
«Привет, брат», – ответил тот.
«Нечто кутил вчера?» – Спросил Свинцицкий, присматриваясь в растрёпанный ля-кок-де-вент друга.
«Да не без того, брат, аж тошно до сих пор. Эй, Гришка, сукин сын, тяни сюды шампанского, карты и ломберный стол», – попросил он вежливо денщика.
Прибежавший денщик послушался, с виноватым видом поскрёб в подбородке, ушёл и вернулся со столом, потом с шампанским, канделябрами и в четвёртый раз с неполной колодой карт: без пиковой тройки, семёрки червей и трефового туза. (Денщик накануне первой картой поджигал печь, второй когда-то канделябр, а третьей щегольски прикурил сворованную папиросу от духовой плиты на виду у кухарки.)
«Так», – сказал Николаев. – "Опротивели мне все эти денежные долги, дуэли на стаканах, смотреть в них не могу. Хочу возвышенного. Так, предлагаю: кто из нас проигрывает партию, тот идёт в комнаты и пишет четверостишие. Идёт?"
«Идёт», – согласился Свинцицкий. – "А выигравший", – предложил он в ответ, – "всё-таки, должен выпить же фужер шампанского! Особенно, если хорошо четверостишие!"
«Идёт», – поморщившись, согласился Николаев.
Они сели. Николаев постоянно пытался мухлевать, но поскольку карт было меньше, чем положено, то он всегда проигрывал и бежал в соседние комнаты писать стихи. Под конец он уже и тут начал врать и подсовывал Свинцицкому стихи Пушкина, Лермонтова и Баратынского. Раз даже попался Нестор Кукольник. Но вдруг Свинцицкий проиграл. Причём после ящика шампанского и в такой кондиции, когда за столом сидят много Николаевых, и каждый занимается каким-то своим делом. Он, шатаясь, встал и пошёл через покои Николаева, но тут (ой, как некстати), попался на глаза валявшийся на постели кивер друга. Свинцицкий остановился, подумал о шалопае Баркове, помедлил и рискнул: поставил кивер вниз дном на пол, стянул рейтузы и…
«Моё дело в шляпе», – сказал он, выходя гордо и уверенно, курящему у открытого окна Николаеву, а после, не попрощавшись, спустился на выход по той же лестнице, придерживаясь за скособоченные перила.
И вот следующим утром у рано проснувшегося гренадера Свинцицкого действительно попросили сатисфакцию на самых жёстких условиях, когда, разошедшись, противнику даже можно плевать вишнёвыми косточками вам под ноги. Дата назначена. В секунданты Свинцицкий выбрал однополчанина Трояновского, с которым они, обсуждая накануне условия дуэли, потом зачем-то даже под конец вечера позвали цыган и поили лакеев.
Хоть Свинцицкому и полагалось после вчерашнего съесть на завтрак кислых щей, но пришлось отказаться по всем врачебным рекомендациям: на дуэль, как известно, ходят на пустой желудок. И продув свой Лепаж, они с секундантом сели в коляску и поехали стреляться. И тут ему, как всем дуракам, начало вести: у Николаева, стрелявшего первым, случилась осечка, а Свинцицкий с каких-то трёх метров легко и непринуждённо застрелил в грудь своего бывшего друга, хотя и целил в ногу.
Слёзы навернулись на глазах гренадера, когда лекарь подтвердил смерть Николаева. Лепаж выпал из рук, а что было дальше, он помнит смутно, или совсем не помнит. Ибо каким-то сырым утром он проснулся уже без кивера на Лебяжьей канавке. Вспомнил он только, что в какой-то чердачной комнате доходного дома на Садовой тот же Трояновский помогал ему натягивать сапоги, а какая-то девка извлекала из-под койки кивер и надевала его ему по самые уши.
А с кивером, – тут начинается и заканчивается вторая часть истории, – получилось ещё проще: тот выплыл, разумеется, в Неву и добрался до Лисьего Носа, где рыбачивший рядом мальчик-чухонец выловил его палкой и, надев на голову, пошёл похвастаться находкой отцу. Тот дал сыну затрещину, отобрал кивер и, перевернув его, сел чистить в него прошлогоднюю скользкую картошку.
Печник
Владимира Ильича в Горках уважали все: старики звали на ходку, дети бегали за ним гурьбой, а не знал Владимира Ильича только печник, хотя, помнил, что сорок лет назад здесь жил один кудрявый мальчик, зимой катался в валенках по ледяным спускам, и печник его гонял за мелкое хулиганство. То своего младшего брата начнёт пугать, то жандармы в столовой жалуются на мелкого шалопая, будто кидался в них хлебными шариками размером в чернильницу. Более того, когда в те давние времена печнику рассказывали про кудрявого мальчика, он усмехался, хотел было рассказать тоже про свою молодую курчавую шевелюру, даже, было, и шапку снимал, но стеснялся лысины и сажал шапку на место. (Мальчик тот, кстати, был совсем не Владимир Ильич, а Владимир Иванович, но это совсем неинтересно).
Так вот, дело было летом, когда печка особо не нужна. Разве что, сжёг чего-нибудь неприятное и вдруг нехорошо запахло. Так оно и случилось, когда в печку случайно попало капроновое женское бельё. Проветрил Владимир Ильич гостиную и спросил у одной своей горничной, Натальи Васильевны, тронув ту за мягкое место, мол, где печник живёт, а то всех знаю, гурьбой следом на ходку бегают, а того ни разу на ходке не видел. Наталья Васильевна только плечами пожала. Задумалась, потом почему-то засмеялась молодым девичьим смехом и предложила обратиться с этим вопросом к другой горничной, пятидесятилетней Александре Леопольдовне. Вторая и отправила Владимира Ильича по заливному лугу напрямик. Она была женщина опытная и бойкая, а поэтому знала, куда можно отправить мужчину.
