Часть первая
Беглый подьячий
7154 год от сотворения мира (1646 год от Рождества Христова)
Москва
Сухонький, как лущеная шишка, боярин сидел за длинным столом и мял листы дорогой немецкой бумаги. Не удержавшись – запустил комком в стоящего перед ним дьяка и пристукнул твердым кулачком:
– Из Константинополя грамотка пришла – у турок русский царевич объявился!
Борис Иванович Морозов, царский дядька, коему покойный Михаил Федорович велел заботиться о сыне, был, почитай, главным боярином. Да, что там – и на Руси, и, в Европе знали, кто нынче настоящий царь на Москве …
Назарий Чистой, думный дьяк и глава Посольского приказа, благоразумно помалкивал, а Морозов повысил голос, чуть ли не до визга:
– Почему ж вы, дьяки посольские, головы ученые, самозванца проспали? Или, знали, да не докладывали? А?! Отвечай, когда спрашивают?!
Борис Иванович закашлялся, схватил стоявший на столе корец с квасом и принялся пить, словно хотел вымыть из горла гнев.
«Ну, вроде, выдохся!» – решил дьяк и начал оправдываться:
– Прости Борис Иванович – не ведали мы о самозванце. Истинно – ни сном, ни духом не ведали! Послы Константинопольские, сиречь, Стамбульские, нам не подчиняются и отписок в приказ не шлют …
– Знаю, что не подчиняются… – буркнул Морозов, успокаиваясь. – Иначе – другой бы разговор был. Не то, что с шапкой бобровой, а с головой бы распростился. Ладно, садись, – смилостивился боярин.
Назарий Петрович, с опаской присел на краюшек тяжелого табурета.
– Так вот, думный дьяк Чистой, – продолжил между тем боярин Морозов. – Должен ты сего самозванца сыскать и к нам доставить!
– Что за самозванец-то? – осторожно спросил дьяк. – Кто таков-то?
– Ну, если бы я знал… – фыркнул боярин, поправляя высокую шапку. – Посланник, князь Телепнев, пишет, что зовется Иоанном Каразейским-Шуйским.
– А точно, самозванец-то? – осторожно поинтересовался дьяк. – Вдруг, да…
– Не вдруг, а точно! – прикрикнул Морозов. – Не было у царя Василия сыновей. Точно, тебе говорю! Было у него от жены две девки, да обе во младенчестве померли. Да и молод, что бы сыном Шуйского-то быть…
– Князь Телепнев, сам-то вора ловить не пытался? – деловито спросил Назарий Петрович.
– Ну, как же, пытался. Только, – развел боярин руками, – разве ж они выдадут?! Им, басурманам, на руку, что бы новая Смута у нас завелась.
– А может, – подумав, предложил дьяк, – подкупить кого – из тех же турок, али татар? Дело нехитрое… Ну, а разве нашего беглого ворья в Османской империи мало? Там же такие есть, что за полушку родную мать удушат. Вот, ежели, серебра не жалеть, то и нового самозванца прирежут. Ну, а что бы не обманули, так пообещать, что ежели, мол, голову-то сюда привезут, так и вовсе – награда царская будет.
– Ну, это – как уж пойдет, – помотал головой Борис Иванович. – Для начала – узнай – кто таков, самозванец-то этот. А не то, государь-то спросит – что я отвечу? Телепнев даже имени настоящего узнать не смог. Как узнаешь, так и ловить-то легче будет! Вот, забери все отписки от послов, всех приказных хомутай. И – с Богом! – заключил боярин, провожая дьяка…
…Вернувшись в Приказ, дьяк для начала, просмотрел бумаги, скопившиеся на столе. Самозванец – самозванцем, но, ежели, есть дело, что требуется выполнить немедля, так самозванец обождет. Ждал, чай, с год, так лишний час не помеха – не убежит.
Обнаружив, что стол, с ножками, как у индийского элифанта, завален лишь грамотками, что могут полежать день-другой, а то и неделю, Назарий Петрович немного успокоился. Выглянув за дверь, крикнул: – Я обеда-то седни дождусь? Было слышно, как с рундучка, стоявшего в сенях, упал проснувшийся Гринька Котошихин – молодший приказной, должный следить за порядком да бегать в харчевню.
– Так ведь, ничего еще не принесено, – сунул Гринька в дверной проем опухшую от сна рожу. – Я ж думал, что ты, Назарий Петрович, позже приедешь… Сон мне, тут, давеча приснился, что к батюшке-царю тебя вызывали, за наградой великой… Вот, стало быть, – принялся рассказывать подьячий, а у самого – по морде было видно – только что все придумал: – Приходишь ты к государю великому, да становишься впереди бояр да окольничих, а царь-батюшка тебе и говорит – жалую тебя, слуга мой верный Назарий, чином думного дворянина! И выносят тебе бояре шапку песцовую! И, сам боярин Морозов, возлагает, батюшка-дьяк, на головушку твою…
В другое время дьяк с интересом послушал бы Гринькино вранье, но сегодня было не до этого. Да и брюхо начинало подводить…
Чистой, хмуро посмотрел на подьячего, раздумывая – то ли на двор отправить, с приказными мужиками дрова рубить, то ли – сразу в конюшню, навоз убирать…
– Э, не извольте беспокоиться, – переменился в лице Котошихин. – Щас, в харчевню сгоняю…
– Я ведь, тебя в Приказ-то, почему взял? – задушевно сказал дьяк, глядя в глаза непутевому приказному. – Взял, потому, что батька твой на коленках ползал, просил, к делу дурня приставить. А дурень-то, что даже перо не может очинить, совсем уже и страх и совесть потерял. Видел же, что дьяк приехал, а время – обеденное? И, что, сообразить не мог? Лень-то матушка, вперед тебя родилась? Может, к батьке тебя отправить, обратно?
Приказной мелко затрясся. Знал, паразит, что ежели, разозлившийся дьяк отправит его к батьке, старому дворянину Котошихину, имевшему и без того троих сыновей, перебивавшихся с хлеба на квас в захудалых имениях, будет худо… На него земли у отца не хватит. Тогда останется только подаваться в стрельцы, либо, плюнуть на гордость и честь дворянскую, идти к кому-нибудь в холопы. Ну, можно еще в монастырь или, на дорогу, с кистенем… А в приказных, Гринька, худо-бедно, имел ежегодно, три рубля. На хлеб-квас, да на одежу, хватало. Ну, перепадало еще и праздничных, да наградных (хотя, этих, нечасто). Мог бы, конечно же, давным-давно получать и больше, только – был парень глуп, как баран. Чистой, из уважения к отцу, не гнал дурня, определив его в личные посыльные. Ну, грамотку там, из приказа в приказ доставить, да обед из харчевни для боярина притащить – ума у парня хватало. Ну, а еще врать он умел, как сивый мерин…
– Назарий Петрович! – возопил Гринька, бухаясь на колени, – прости меня, дурака! Прикажи лучше в батоги меня бить, без жалости, но к батьке не отправляй!
– Ладно, – вздохнул дьяк, – к батьке погожу отправлять. Но, – нахмурил он бровь, – из молодших подьячих переведу я тебя обратно, в неверстанные писцы…[1]
– Назарий Петрович, да я щас, мигом! – радостно возопил Гринька, срываясь с места.
– Стой! – рыкнул Чистой, а когда тот встал, как вкопанный, сказал: – Судочки-то, небось, грязью да паутиной поросли? Так ты, лодырь, их так в харчевню-то и понесешь… А там – кто же их мыть будет? Так ведь и плюхнут, прямо в грязное! Нет уж, всю посуду намоешь, да золой надраишь, а опосля – мне покажешь. Понял?
