Путь тянется до самого горизонта.
Они идут так долго, что думается Ренэйст, словно песок никогда не кончится. Ступать по нему в разы сложнее, чем по снегу. Тот не столь коварен, рожденные под Луной знают, что стоит от него ожидать. Песок же непредсказуем, он зыбкий и подло тянет вниз, стремится сломить, заставить преклонить колени. Песчаные курганы поднимаются едва ли не до самых небес, затмевают все, что было до, и скрывают то, что будет после. Бесконечное, удручающее зрелище.
Но небо! Она была покорена им, когда увидела впервые в таком далеком прошлом. Стоя на борту драккара, Ренэйст смотрела вверх, наблюдая за тем, как темно-синий перетекает в голубовато-зеленый, а следом – лазурное полотно, лишенное звездного блеска. О том, с каким восторгом сам солнцерожденный смотрел вверх, рассматривая, как день перетекает в ночь, не стоит и говорить. Одно только твердил, чтобы и Ренэйст смотрела, восхищался и сиял, словно дитя. Его, такого злого и нелюдимого, в подобном настроении нечасто увидеть можно, луннорожденная успела это понять. Становилось даже немного легче. Верилось, что беды остались позади.
Сейчас конунгова дочь смотрит вверх без должного восторга; за время пути зрелище это успевает ей наскучить.
Ведун, хромающий следом, понур и хмур. Нет в нем больше огня, что горел в груди в тот миг, когда они покинули стены Алтын-Куле. Уверял Радомир, что в пути проведут они не так уж и долго, что там, за следующей дюной, то, к чему так они стремятся. Слишком много «следующих дюн» минуло, а они до сих пор не дошли.
От долгой ходьбы ноги покрыты ужасными волдырями. Сапоги так плотно льнут к плоти, что снимают кожу до самых костей. Опрометчиво было ничего не надеть под них, да только в то мгновение не о том Ренэйст думала, ох, не о том. Все, чего могла она желать, так это убраться как можно дальше от Алтын-Куле, стены которого все сильнее пламенем охватывало. Теперь же приходится платить за свою поспешность кровью. Она даже оторвала рукава от рубахи, обмотав тканью ступни, но и это не помогло.
Свои сапоги Радомир оставил множество лиг позади. Не выдержал босоногий солнцерожденный даже подобного плена. Только вот, наступая то на засохшее и безмерно колючее растение, то на затаившуюся в песках ящерицу, о своем решении Радомир жалеет. Что с сапогами, что без них, ногам столь больно, и не ясно, как же хуже.
Ничего не говорит Ренэйст – и без того тяжко. Признаться, и не помнит она, как давно они говорили друг другу хоть слово. От безмолвия иссохшие ее губы словно бы срастаются, покрываются плотной коркой, и рот открыть становится лишь сложнее. Белолунная не чувствует языка, даже боится невольно, что и вовсе разговаривать не сможет. Любые богатства отдать она готова за глоток питьевой воды. Припасы, полученные ими в городе, давно закончились.
Не сказать, что и тех припасов было особенно много. Те, кому доверили это, собирали их впопыхах, что вовсе не странно, учитывая, в каких условиях пришлось уходить. Немного хлеба, какие-то фрукты, кусок сырого мяса, завернутый в ткань. Две фляги воды и большой бурдюк, прикрепленный к седлу одной из лошадей. Уж вряд ли этого было бы достаточно, чтобы пройти через всю пустыню. Ренэйст помнит, сколько еды они взяли с собой в дорогу, когда готовились отправиться в набег. Для такого длительного пешего пути нужно ничуть не меньше.
Мысли о еде вскоре вытесняют все иные. Не особо и помнит Ренэйст, куда они идут и зачем. Думает лишь о том, как восхитительно было бы получить хоть глоток студеной воды, один жалкий глоток. Всеми силами гонит луннорожденная от себя воспоминания о том, сколь сладок был пряный мед, что пили они с побратимами под сводами Великого Чертога. Сейчас Рена и от колдовского зелья из крови, молока и дурман-травы, что пила во время посвящения, не стала бы отказываться. Выпила бы всю чашу залпом, и вкус не был бы для нее столь важен.
Может, была бы дорога куда легче, будь у них лошади, только незавидная судьба скакунов постигла. У всадников не было еды и воды, достаточных для того, чтобы самих себя прокормить, что говорить о конях? Их мясо помогло Радомиру и Ренэйст пройти гораздо дальше, чем они могли бы пройти без него. Воительница предложила даже наполнить их кровью фляги, разбавив остатками воды, только вот Радомира подобный вариант не устроил. Услышав дикое, как ему казалось, предложение, он смотрел на Ренэйст так, словно бы несусветную чушь услышал. Ей же казалось, что коль берсерки, могучие воины ее родины, могут пить кровь, то и они смогут. В подобной ситуации не такой уж большой у них выбор.
Они выбрали медленно умирать от жажды.
Пропитав песок животной кровью, они ушли, забрав все, что могли унести. Теперь, лишенные сил, путники едва несут на себе собственный вес.
Радомир бормочет что-то себе под нос, а после опадает на песок. Ведун готов поклясться, что ни единого шага больше не сделает. Достаточно, и без того сотни шагов прошел, имеет право на отдых. Ему хватает сил только на то, чтобы перевернуться на спину, раскинув руки и устремив взгляд в небо.
Небо. Радомир ненавидит один только его вид. Все очарование, нахлынувшее на него в тот самый миг, как только они оказались под его сводами, покинуло ведуна безвозвратно. Так сильно тоскует он по родной лазури вечного своего лета! Раньше казалось ему, что нет ничего ужаснее, чем видеть перед собой яркий лик Ярило, теперь же знает – есть вещи, которые куда страшнее. Остатки кошмарного сновидения, увиденного им в темницах Алтын-Куле, до сих пор душат черной горечью, но даже это не уменьшает его тоски по родным краям.
Или, может, тоскует он вовсе не по Большеречью?
Не хочется больше думать о подобных вещах. Мысли эти приводят его к воспоминаниям о Весне, и взгляд зеленых ее глаз, полных печали, причиняет боль и без того израненному сердцу.
«Пусты слова твои, ни любви в них, ни защиты. Люби тебя, не люби – так и будешь пустой, ни жизни в тебе, ни души».
Морщится солнцерожденный, стискивает кулаки в бессильной злобе. Она – все, что у него осталось. Ведун и сам не уверен, о ком именно идет речь – о злобе или о девушке.
Прошедшая вперед северянка замечает пропажу не сразу. Она оборачивается, окинув мутным взглядом горизонт, и останавливается, заметив лежащего на песке ведуна. Пугается даже – неужто умер? Что же будет делать она одна в ужасном этом месте? Ей не добраться в одиночестве до далекого берега, на котором раскинулся Дениз Кенар, не то что до северных земель! Да и не только в этом дело. За время пути Радомир стал ей даже близок, словно бы связаны они кровным родством. Привыкла она и к тяжелому характеру, и к тому, что всегда он рядом.
