Ванька и Анька сидели за одной партой с четвертого класса. Вышло это так. В самом начале учебного года в школе пошли слухи, что началась эпидемия педикулеза. Четвероклашки, конечно, слова такого не знали. Просто знали, что – вши. Кто-то кому-то объяснил, ну и все стали знать, что стригут налысо и вонючим мылом моют.
Однажды Анька пришла в класс, подстриженная «под ноль». Дома она плакала, просила мать хоть недельку «поболеть», не ходить в школу бритой. Думала, за неделю обрастет. Все зря. Мать повязала ей платочек, и Анька пошла в класс. Села на свое обычное место, за третьей партой у окна.
Подружка Лизка, которая с Анькой с первого класса за одной партой сидела – красивая, с пышной копной рыжих волос – увидев Анькин платочек, фыркнула, вскочила, сгребла свои вещи и пересела на другой ряд. Анька опустила голову, залилась краской вся: ей казалось, даже пятки покраснели. Мальчишки сзади заржали.
Вдруг Анька услышала, как шлепнул ранец о парту и кто-то сел рядом. Она скосила глаза, посмотрела осторожно, не поднимая головы. Ванька Ершов! Он уж вытащил свои книжки, тетрадку, пенал – видно, собрался здесь сидеть. На Аньку он не смотрел, деловито раскрыл тетрадку и, макая ручку в Анькину непроливашку, старательно начал выводить: «Десятое сентября. Классная работа». Прозвенел звонок. Все захлопали крышками парт, вскочили, затихли.
Вошла Евдокия Павловна:
– Здравствуйте, садитесь, ребята.
Коротко простучали парты, все сели. Ванька тянул руку вверх.
– Что ты, Ершов? – спросила учительница, хмурясь. – Почему не на своем месте?
– Евдокия Павловна, я плохо вижу с заднего ряда, – сказал громко Ванька. – Можно я с Кричевской буду сидеть? Я уже спросил Смирнову. Она согласная.
– Надо говорить «согласна», – произнесла учительница, всматриваясь в Анькину косыночку. – Хорошо, Ершов, разрешаю… но смотри, до первого замечания! Будете болтать – сразу рассажу.
Ванька и сам не знал, зачем он сел с Анькой. Просто, когда Смирнова выкатилась из-за парты, и пацаны заржали, он… ну просто вскочил и сел с Кричевской. Сам не знал – зачем, просто вскочил и сел. Вроде что-то сдуло его с места. А у него всегда было так: в драку ли броситься, кошку с дерева спасти или помочь кому-то – его как будто вихрь подхватывал, и он уже не думал. Он ее, Аньку эту, и не замечал никогда. Чего ее замечать: писклявая, маленькая, нос вечно на мокром месте, на физкультуре почти последняя. Очки, косички тоненькие, серенькие… и те – были.
В тот же день на четвертом уроке, – пения, когда строгую Евдокию Павловну заменил добрый Сем Семыч, физрук, он же трудовик, он же завхоз, умевший немного на баяне, – Ванька почувствовал тычок в спину и протянул руку назад. В ладони оказался комочек бумаги. В записке были нарисованы каракули, обозначавшие девчонку и мальчишку, которые палочками-руками держались друг за друга, и обидная надпись: «тили-тили тесто, жених и невеста».
Ванька повернулся назад, погрозил кулаком – не кому-то, а так, вообще. Ванька Ерш был такой парень: мог и вдарить. Почти выше всех в классе, третьим на физкультуре стоял. Отжимался он на кулачках тридцать раз легко, и на брусьях тоже мог. Так мог, что, казалось, в нем и веса нет совсем, вроде как птица порхает.
На следующее утро, войдя в класс, он по привычке пошел к своему месту в последнем ряду. Но вспомнил, резко обернулся, посмотрел на Анькину парту и увидел, что Анька, как мышонок из норки, блестящими, огромными на ее маленьком личике бусинами смотрит на него из-под своего платочка, как будто ждет. Ванька вразвалочку подошел, бросил на парту ранец:
– Привет, Крича. Пример получился?
– Да, получился, а у тебя? – тихо, ручейком прожурча-ла Анька.
– Молодец, Кричевская! – похвалил Ванька и стал доставать свои тетради.
К Новому году все забыли, что когда-то Ерш сидел не с Кричей. Ванька и сам забыл. Казалось, что он почти не замечает ее. Но на физкультуре, когда играли в баскет или в вышибалы, или на шумной перемене, когда все носились, как угорелые, он нет-нет, да и находил глазами Анькин затылок с отросшими белесыми, с белыми бантиками, крошечными хвостиками: как она там, цела? Не обижают ее?
К новогоднему утреннику их четвертый, выпускной из начальной школы, класс по школьной традиции должен был ставить спектакль. Выбрали «Зайку-Зазнайку». Вернее… Евдокия Павловна сказала:
– Предлагаю пьесу «Зайка-Зазнайка».
Ну они и выбрали. Готовиться начали еще за месяц. Все уроки чтения и «внекласски», все классные часы читали по ролям и разбирали пьесу. Наконец однажды, на классном часе, который всегда бывал последним уроком, Евдокия Павловна сказала:
– Ну вот, ребятки, теперь вы все знаете пьесу, каждый может сыграть любую роль. Давайте теперь решим, кто какую роль будет исполнять.
Поднялся шум, все хотели быть Старым Зайцем, или Волком, или Лисой. Тогда Евдокия Павловна, которая с каждым своим выпуском четвероклашек ставила эту сказку, достала заранее приготовленный список и зачитала роли. Ваньке достался Волк. Неплохо! Учить не так много. И песня есть. Ванька представлял себе, как он, щелкая зубами, будет петь: «Я в кустах сегодня рано съел рогатого барана…» Аньке достался Третий Зайчонок. Самая завидная роль, Рыжая Лиса, досталась Лизке Смирновой. Конечно, она – красивая, и волосы рыжие.
После урока ребята погалдели еще немного и стали расходиться. Ванька проскакал вниз по лестнице, забежал в спортзал узнать, будет ли вечером тренировка по баскету, и отправился в раздевалку. У начальной школы была своя раздевалка, отделенная от больших высокой, Ваньке почти до лба, деревянной загородкой. Пальто и куртки висели на вешалках под номерами: у каждого – свой. У Ваньки был номер 4а-8, это значит: класс – четвертый «а», вешалка восьмая. У Аньки – 4а-11 – почти рядом с Ванькиной.
