© Андрей Коцарев, 2021
ISBN 978-5-0053-2262-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ДЕЖУРНЫЙ ПО ЧЕРДАКУ
все как всегда: бессонница напополам с вином
дурманит мозг и пробуждает душу,
склонна при переборе выворачивать наружу
вместе с неряшливым убористым письмом
предательской руки, что плохо держит ручку,
ведя ее с бумагою на случку.
я сильно тороплюсь поймать слова за хвост,
но часто не дописываю в целом
каракули свои, что слишком неумело
спешат занять доставшийся им пост,
чтоб выполнить свое предназначенье
под ночника тщедушное свеченье.
и те, кто после моих бдений за столом,
когда ночная мгла сражается с рассветом,
прочтут стихи, пропитанные светом,
и вспомнят, может быть, какой-нибудь псалом,
записанный, как водится, в скрижалях
на бедах и всамделишных печалях…
так вот, прочтут и уже собственную жизнь
с бессонницей, вином, разбродом и разладом,
болтающуюся где-то рядом с адом,
потащат вверх по лестнице, ведущей только вниз.
и я, дежурящий по чердаку,
на пару-тройку дней их удержать смогу…
знаешь ли ты, что в твоей деревне,
небольшой и уютной, как тепло камина,
когда на земле и в небе скверны
не выпадало больше чем с сотворения мира;
когда стучат барабаны и воют трубы,
и стали опасны партикулярные платья,
и не нужны парики, когда даже губы
кричат и шепчут одни лишь проклятья;
когда – где б не жил – в Гаскони, в Оверни,
под ногами сплошь острые камни и глина,
я не отчаялась так бы, наверное,
если бы смерть моя стала такою длинной…
теперь все ж о деревне; признай, едва ли
стоит нам горевать, если песня спета:
пастухи и пастушки – для них пасторали,
а я – королева. Мария-Антуанетта.
у обреченных все вмещается в ладонь
у обреченных все вмещается в ладонь:
только они умеют спрятать в пальцах воздух,
в замерзшем взгляде унести огонь
смертельную для жизни дозу.
у обреченных все вмещается в кулак,
в недонесенную до рта щепотку соли,
им от рождения написано не так
испытывать терпенье жуткой боли.
у обреченных все вмещается в искус
удариться в бега по краю общей плахи:
не остановит их от этого исус,
и полетят по ветру клочья рваные рубахи.
всех обреченных выдает их взгляд
он одинок и безопорен.
я также нынче беспризорен
и становлюсь в их бесконечный ряд.
дадим оплакивать врагам своих сынов, погибших в битве,
и предадим земле убитых ими своих единственных детей:
пусть скорбь и ненависть сольются в яростной молитве,
что помнит род людской с начала этих дней.
затем мы снова обнажим мечей отточенную сталь,
сожмем в руках убийственную тонкость копий, вскинем луки,
и снова в чистом поле мы кровью утолим и горе, и печаль…
дай бог, чтоб это поле распахали их и наши внуки…
ОДИНОЧЕСТВО, ГДЕ ТЫ ОПЯТЬ
одиночество, где ты опять свои бросило старые кости,
почему все сидишь в стороне, взгляд уныло роняя вокруг.
видно, что-то стряслось, раз никто не зовет тебя в гости,
если нет у тебя до сих пор ни друзей никаких, ни подруг.
одиночество, что же теперь – будешь мыкаться дальше по свету
или все же найдешь хоть кого-то, кто сможет помочь?
ну, а проще всего, воспользуйся чьим-то старым советом
и ко мне приходи скоротать эту длинную-длинную ночь.
ЖЕСТОКОСТЬ ПРОСИТ БОГА О ПРЕДЕЛАХ
жестокость просит бога о пределах,
чтобы не натолкнуться на любовь,
как зверь о закаленных стрелах,
что разом выпустят всю кровь.
бог не идет на эти компромиссы
и отрицательно качает головой;
