Кабачок «Восходящее солнце», судя по его виду, должен был называться солнцем заходящим. Стоял он в треугольном садике, скорее сером, чем зеленом; обломки изгороди поросли печальными камышами, сырые и темные беседки совсем обвалились, а в грязном фонтане сидела облупленная нимфа, но не было воды. Самые стены не столько украшал, сколько пожирал плющ, сжимая в кольцах, словно дракон, старый кирпичный костяк. Перед кабачком шла пустынная дорога. Просекая холмы, она вела к броду, которым почти не пользовались с тех пор, как ниже по течению построили мост. У входа стояли стол и скамья, над ними висела потемневшая вывеска, изображавшая бурое солнце, а под вывеской маялся кабатчик, уныло глядя на дорогу. Черные, прямые волосы оттеняли нездоровый багрянец его лица, мрачного, как закат, но не такого красивого.
Единственный человек, проявляющий признаки жизни, собирался в дорогу. За много месяцев тут не останавливался никто, кроме него, а теперь и сам он уезжал, чтобы вернуться к своим врачебным обязанностям. Молодой врач был уродлив и приятен на вид. Его острое лицо светилось юмором, а рыжие волосы и кошачья ловкость движений не подходили к тупому покою заброшенного кабачка. Сейчас он пытался затянуть ремни докторского саквояжа. Ни хозяин, стоявший за шаг от него, ни слуга, топтавшийся за дверью, не пытались помочь ему – то ли от уныния, то ли потому, что просто отвыкли.
Долго стояла тишина. Он трудился, они томились, пока не раздались один за другим два резких звука. Ремень лопнул, врач сердито и весело чертыхнулся.
– Ну и дела… – сказал доктор Гарт. – Придется его чем-нибудь перевязать. Есть у вас тут веревка?
Задумчивый кабатчик неспешно повернулся и пошел в дом. Вскоре он вынес длинную, пыльную веревку, завязанную петлей. Должно быть, ею привязывали осла или теленка.
– Другой нету, – сказал он. – Я и сам теперь в петле.
– Что-то у вас нервы расшатались, – заметил врач. – Вам нужно попринимать тонизирующую микстуру. Может, мой чемодан для того и открылся, чтобы я вам подобрал лекарство.
– Мне бы синильной кислоты, – отвечал владелец «Восходящего солнца».
– Я ее обычно не прописываю, – весело откликнулся Гарт. – Что и говорить, снадобье приятное, но мы не можем гарантировать полного выздоровления. Однако вы и впрямь приуныли. Вы даже не очнулись, когда я, по чудачеству, оплатил счет.
– Спасибо вам, сэр, – невесело ответил кабатчик. – Много нужно оплатить счетов, чтобы спасти мое заведение. Все шло хорошо, пока за рекой была дорога. Нынешний помещик ее закрыл, и люди ездят через мост, а не через нашу переправу. Никого нету, кроме вас. Да и зачем…
– Говорят, помещик и сам почти что разорился, – сказал доктор Гарт. – Историческое возмездие!.. Они с сестрой живут в настоящем замке, но, как я слышал, жить им не на что. Да и вся округа приходит в упадок. А вы зря сказали, – вдруг прибавил он, – что тут никого нет. Вон на холме двое, они сюда идут.
Дорога бежала к реке через долину, а за рекой, за переправой, поднималась по холму к воротам Уэстермейнского аббатства, черневшего на фоне бледных облаков или, вернее, мертвенно-бледных туч. Но с этой стороны, над долиной, небо было чистое и сияло так, словно не вечер наступал, а разгоралось утро. По белой дороге шли двое, и даже издалека было видно, что они не похожи друг на друга.
Когда путники приблизились, это стало еще виднее, и особенно бросалось в глаза оттого, что шли они совсем рядом, чуть ли не под руку. Один из них был коренастый и маленький, другой – тощий и на удивление высокий. Волосы у обоих были светлые, но тот, что пониже, гладко причесывал их на пробор, а у того, кто повыше, они причудливо торчали во все стороны. Лицо у низенького было квадратное, а глаза – такие яркие и маленькие, что острый носик казался клювом. Он и вообще походил на воробья, во всяком случае – на городскую, а не на сельскую птичку. Одет он был аккуратно и незаметно, как клерк, и в руке держал небольшой портфель, словно шел на службу. Высокий нес на плече рюкзак и мольберт. Лицо у него было длинное, бледное, глаза – рассеянные, подбородок торчал вперед, словно принял какое-то решение, к которому непричастен отсутствующий взор. Оба были молоды, оба без шляпы – видимо, им стало жарко от ходьбы, но маленький держал соломенное канотье, а у высокого торчало из рюкзака серое фетровое ухо.
У кабачка они остановились, и коренастый бодро сказал своему спутнику:
– Ну, тут вам раздолье!
Потом он живо и вежливо спросил две кружки эля, а когда мрачный кабатчик скрылся в мрачных недрах своего увеселительного заведения, с той же живостью обратился к врачу.
– Мой друг – художник, – объяснил он, – и притом особый. Если хотите, он маляр, но не в обычном смысле слова. Он – член академии, но не из тех, важных, а из молодых, и чуть не самый талантливый. Его картины висят на всех этих нынешних выставках. Но сам он считает, что главное его дело не выставки, а вывески. Да! Он обновляет кабацкие вывески. Вы не каждый день встретите гения с такой причудой. А как ваш кабак называется?
Он приподнялся на цыпочки, вытянул шею и вгляделся в почерневшую вывеску с каким-то буйным любопытством.
– «Восходящее солнце», – сказал он, резко оборачиваясь к своему молчаливому спутнику. – Прямо знамение! Мой друг – поэтическая натура, – объяснил он. – Утром он говорил, что, если мы возродим настоящий английский кабачок, над Англией снова взойдет солнце.
– Говорят, над Британской империей оно никогда и не садится, – весело заметил врач.
– Я про империю не думал, – откликнулся художник так просто, словно размышлял вслух. – Трудно себе представить кабак на вершине Эвереста или на берегу Суэцкого канала. Но стоит потратить жизнь на то, чтобы наши мертвые кабаки очнулись и снова стали английскими. Если бы я мог, я бы ничего другого и не делал.
– Кто же и может, как не вы! – вмешался его спутник. – Когда такой художник напишет на вывеске картину, кабак прославится на всю округу.
– Значит, – уточнил доктор Гарт, – вы действительно тратите все свои силы на кабацкие вывески?
– На что же их еще тратить? – спросил художник, явно напавший на любимую тему. Он был из тех, кто или отрешенно молчит, или пылко спорит. – Неужели достойней писать надутого мэра с золотой цепью или миллионершу в бриллиантах, чем великих английских адмиралов, которым приятно глядеть, как пьют доброе пиво? Неужели лучше изображать старого олуха, получившего по знакомству орден Георгия, чем самого святого в схватке с драконом? Я обновил шесть Георгиев и даже одного одинокого дракона. Кабак так и назывался – «Зеленый Дракон». Можно себе представить, что он – гроза и ужас тропических лесов. А «Синяя Свинья»? Куда как поэтично! Вроде звездной ночи… Большой Медведицы… или огромного кабана, который воплощал для кельтов первозданный хаос.
