Ночью приходил заяц. След рассказал, что пришёл он от Амосовых, покормился под двумя яблонями, сделал пару скидок и убежал вдоль забора к домику сторожа.
«Опытный, – отметил Стольников, прикуривая сигарету. – Там собаки на привязи. Развлекался. Петли, что ли, поставить?»
Знал Николай, что петли на зайца ставить не будет: лень, да и не ставил их никогда, только в старых охотничьих журналах читал, когда был молод, азартен и имел два ружья. Кроме ружей, имелась короткая компания друзей-товарищей, с которыми хорошо было выезжать на природу: весной на утку, а по снегу – на боровую дичь.
Зайцев тоже стреляли, бывало, но редко и по случаю. Зайца с гончей нужно брать, а собак у них как-то не завелось, хоть и мечталось. Да и привозили с тех охот по паре птиц в лучшем случае. В азарте отстоять зорьку, расстреляв впустую патронташ по редко налетавшим уткам, да у костра вечером посидеть под рюмку-другую-третью со старыми приятелями – вот и всё удовольствие. И немалое удовольствие, если вспомнить.
Жёнам только непонятное – ну да им и футбол непонятен был, и рыбалка, и давно заброшенный преферанс. Хорошо, что в природе всё правильно устроено, строго по гендеру. Мужчина в торговом центре, тоскливо сидящий с кучей пакетов у примерочной, столь же нелеп, как и женщина, выпивающая у костра разбавленный спирт под чёрный хлеб с салом.
Большинство друзей-товарищей остались в прошлом. Или вообще уже там, где все мы когда-нибудь будем. Старая горизонталка пылится дома в сейфе, не чищенная уже года три. А зря. Сюда бы её привезти: тихо на дачах пока, но бережёного бог бережёт – в прошлую эпидемию обошлось, да кто знает, как всё обернётся в нынешнюю. Зайцы опять же.
Стольников дошёл до мангала, выбросил бычок в припорошённые снегом угли.
«Скоро совсем завалит, – идя по тропке к избе, думал Николай. – Да и хорошо: лопату в руки, чтоб вспотеть, – и в итоге ровные дорожки с сугробами по краям, морозец под тридцать, натопленная изба – красота. Так и до Нового года дотянешь опять. Жена приедет, Лена порадуется уличной ёлке. Гирлянду бы проверить, игрушки посмотреть. Ладно, завтра».
В прогретой с вечера избе Стольников умылся, лениво наблюдая в зеркале надоевшее лицо в бороде с изрядной уже проседью, поставил в микроволновку вчерашнюю картошку с тушёнкой, достал из холодильника ополовиненную бутылку, включил телевизор. Плейбук за завтраком читать неудобно, проще полюбоваться официальной действительностью: под спирт нормально заходит, практически как новости из «Звёздных войн». Смешно и страшно – не у Джорджа Лукаса, понятно, а у Фёдора Земскова. Оба фантазёры. Жаль, что у второго фантазия обратилась реальностью. Но сколько осталось тех, кому жаль?
Николай налил рюмку, махнул под картошку с телевизором. Там красивая женщина рассказывала о гениальных инициативах вождя на совещании глав Двенадцати. Лидеры мировых держав обсуждали объёмы помощи странам третьего мира в наступившую эпоху пандемий. Земсков сообщил, что Четвёртая вакцина, разработанная в Новосибирске, оказалась ещё эффективнее Третьей. И что мы опять готовы её поставить Бразилии, Индии и Африке. Практически бесплатно. «Практически», – дикторка пыталась интонационно совместить сердобольность к падшим и презрение к внешним осквернителям исторической памяти. Странно, но у неё получалось.
Остальные главы стран дюжины вежливо слушали с каменными лицами. Выпуск перешёл к новостям Первой Антидопинговой Олимпиады: в Иркутске корейцы выиграли парный заезд в буере, в Томске местная спортсменка стала победительницей по сольному дельтаплану. В общем медальном зачёте Россия оторвалась от Абхазии уже на тринадцать очков.
Стольников налил ещё рюмку за победу российского спорта. Про то, что Бразилия с Индией снова вежливо отказались от российской вакцины, вчера написали в плейбуке. Почти уже без издевательских интонаций: Россия опять в жопе со своей вакциной, а на Румынию обрушился снегопад. Стабильность.
Зазвонил телефон.
– Коля, баню топишь сегодня? – голос Рымникова завывал, как метельный ветер в печной трубе. Связь барахлила третий день.
– Затоплю, если хочешь.
– Давай, топи. Приедем с Лёхой через пару часов. Что привезти?
– Ага. Значит, масла подсолнечного, пива, сала можете взять, закуски какой. Мясо есть, сейчас замариную. Выпивку по личным предпочтениям. А так у меня имеется, ты в курсе.
– Понял. Всё, жди.
* * *
Вася Рымников никогда и никуда не добирался в оговорённый им самим же срок. Ещё в институте его прозвали Опоздайка. Как-то там он рифмовался с Апдайком в большой факультетской поэме, которая досталась им от старшекурсников. Фольклорная летопись факультета полулегально велась несколькими поколениями студентов. Прозвища, означенные в ней преподавателям, прилипали к ним намертво и вполне могли присутствовать на могильном камне наряду с фамилией и датой смерти: «Владимир Сергеевич (Таракан) Стрельченко. 19..–20..»
Стольников не знал, жив ли сегодня бывший завкафедрой русской литературы Таракан. Скорее уже нет, чем ещё да. Сколько ему было, когда они отметили в поэме его тараканьи усы? Лет тридцать пять, наверное. В принципе, мог бы и жить ещё, но Первая пандемия выкосила многих пенсионеров, да и Вторая была ничуть не заботливее. Так что вряд ли.
Не самый вредный мужик был этот Таракан – по слухам, едва ли не он сам зачинал памятник факультетской андеграундной культуры ещё в своём студенчестве. Сколько лет после нас просуществовала «Педагогическая поэма»? Неизвестно. Время менялось медленно, но необратимо. Может, и сейчас она хранится на каком-то забытом нелицензированном носителе, кто знает. Ябпочитал, как говорили когда-то в свободных интернетах, да кто ж тебе даст.
Николай достал из холодильника добрую часть свиной шеи, порезал на порционные куски в пол-ладони, слега отбил тыльной стороной лезвия тяжёлого ножа, щедро посыпал специями, купленными на рынке у знакомого узбека, добавил лука и ломаного лаврового листа, крепко перемешал мясо в кастрюле, накрыл крышкой. Никакого, прости господи, уксуса, сухого вина или кефира. Мясо должно быть мясом, а не сопливой декадентщиной. Рубленый натурализм Маяковского против унылого акмеизма Ахматовой. Так победим.
Почему-то тогда все они исповедовали Маяковского. Лёшка Куницын однажды прямо на лекции сцепился с Тараканом, который недоумевал, как можно себя чистить под Лениным? Ясно, что в метафорах Лёшка понимал чуть более вялой весенней мухи, кружащей в аудитории, но спорил яростно, напирая на революционность формы, а не содержания. Таракану спор с безграмотным неофитом быстро надоел, и он отправил Куницына в коридор проповедовать птицам и первокурсникам.
