Солнце Иванова дня раскаленным белым диском сияло высоко над головой. Безбрежное голубое небо ослепляло взор.
Королевский флагманский корабль внезапно покинул прозрачно-зеленое мелководье и вошел в индигово-синие волны бездонных глубин.
Капитан галеона стал отдавать одну команду за другой; матросы со всех ног бросились выполнять приказания. Паруса дрогнули и наполнились ветром; главные, гигантские прямые паруса напряглись до предела. Медленно, со скрипом и стоном, неповоротливый корабль развернулся. На фок-мачте галеона заиграл штандарт Людовика XIV, словно украсив ширь небес королевским девизом «Nec Pluribus Impar»[1]. На фор-марселе засияла эмблема короля – золотой солнечный лик со множеством лучей.
Оставив позади коварные мели, галеон двинулся вперед, взрезая килем морскую гладь и с шумом поднимая вдоль бортов волны. Позолоченная фигура на носу корабля простирала руки навстречу солнцу и соленым брызгам. Маленькие радуги окружали мерцанием ее когти и плавники раздвоенного хвоста. Резная русалка словно освещала цветными бликами путь галеону во славу короля.
Внимательно вглядываясь в водный простор, раскинувшийся меж носом корабля и горизонтом, Ив де ла Круа стремился обнаружить цель своих поисков вдоль тропика Рака, прямо под солнцем. Он прищурился, не в силах вынести прямых солнечных лучей, и схватился за леер. Галеон шел с попутным ветром, и потому на палубе по-прежнему царили жара и духота. Черная ряса Ива увлажнилась от пота, темные волосы прилипли ко лбу. Тропическое море искрилось и с каждым мгновением неуловимо меняло облик, поражая и очаровывая молодого иезуита.
– Démons! – крикнул впередсмотрящий.
Ив впился взглядом в волны, пытаясь узреть, что заметил матрос, но его ослепляло солнце, и вожделенная цель была слишком далеко. Корабль с шумом и гулом взрезал воду.
– Вон там!
Прямо по курсу океан, казалось, бурлил. Над волнами взмывали какие-то создания. Словно дельфины, в морской пене резвились гибкие твари.
Флагман двинулся по направлению к невиданным существам. Над океаном разнеслись не щебет и свист дельфинов, а пение сирен. Матросы испуганно умолкли.
Ив замер, сдерживая волнение. Он был твердо уверен, что достигнет своей цели именно в этом месте и именно в этот день; он никогда не сомневался в успехе. Теперь ему оставалось лишь вести себя с достоинством, не обнаруживая чрезмерной радости.
– Сеть! – завопил капитан Дешере, перекрывая сладостное пение. – А ну, спустить сеть, мерзавцы!
По его команде матросы опрометью кинулись к лебедке. Они боялись его больше, чем морских чудовищ. Заскрипело дерево, застонали тросы, заныл металл. Сеть с грохотом опустилась за борт. Какой-то матрос грязно выругался.
Загадочные существа резвились, не замечая приближающегося галеона. Они по-дельфиньи выскакивали из воды, поднимая фонтаны брызг, взбивая пену. Они ласкали друг друга, свиваясь хвостами, и упоенно пели гимн собственной безудержной чувственности. Море словно вскипало вокруг совокупляющихся созданий.
Их возбуждение невольно передалось Иву, овладев его разумом и телом, всецело подчинив себе его волю. Ужаснувшись своей плотской податливости, он закрыл глаза, склонил голову и мысленно произнес молитву, прося Господа ниспослать ему покой и отрешенность.
Стук разворачиваемой сети, тяжелые удары ее тросов о борт вернули его к реальности. Дешере сыпал проклятиями. Ив будто не слышал срамных слов: во время плавания он приучил себя не обращать внимания на ругательства и богохульства.
Вновь овладев собой, Ив стал безучастно ждать. Он хладнокровно подмечал детали облика своей добычи: размер, цвет, численность, значительно сократившуюся за сто лет, с тех пор как их видели в море последний раз.
Галеон на всех парусах помчался прямо в гущу совокупляющихся русалок. Как Ив и думал, как и надеялся, как и ожидал, проштудировав ученые труды своих предшественников, русалки столь страстно предавались любви, что забыли обо всем на свете. Они заметили врага, когда было уже слишком поздно.
Сладостное пение сирен внезапно сменилось пронзительными животными воплями ужаса и боли. Загнанные звери всегда издают крики, будучи не в силах спастись от охотника. Ив сомневался, что животные способны испытывать страх, но полагал, что они могут ощущать боль.
Галеон двинулся на русалок, подминая их мощным килем, топя и заглушая их предсмертные вопли. По высоко взметнувшимся смертоносным волнам пронеслась сеть.
Дешере кричал на матросов, перемежая брань командами. Те подняли лебедкой сеть. Под водой русалки отчаянно бились о борт галеона. Их голоса ударяли в обшивку корабля, точно в барабан.
На палубу выбрали сеть с невиданными обитателями глубин. На их темных кожистых телах играл солнечный свет.
– Выпускайте голубей. – Ив старался сдержать волнение.
– Слишком далеко, – прошептал помощник королевского голубятника. – Им не долететь.
Птицы беспокойно ворковали в своих плетеных клетках.
– Выпускайте их!
Если ни один голубь из сегодняшней стайки не достигнет земли, долетит какой-нибудь из завтрашней или послезавтрашней.
– Как прикажете, святой отец.
С десяток почтовых голубей энергичными взмахами взмыли в небо. Вскоре мягкий шорох вздымающихся и опадающих крыльев стих. Ив на мгновение оглянулся. Один голубь закружился, набирая высоту. Серебряная капсула с посланием, привязанная к его лапке, вспыхнула в солнечных лучах, словно возвещая скорое торжество Ива.
Процессия из пятидесяти карет растянулась по извилистой мощеной улице. Жители Гавра прижимались к стенам по обеим ее сторонам, выкрикивая приветствия королю и придворным, дивясь роскоши карет и упряжи, восхищаясь яркими нарядами, драгоценностями и кружевами, бархатом и золотой парчой, широкополыми, с пышными перьями шляпами молодых аристократов, сопровождавших своего повелителя верхом.
Мари-Жозеф де ла Круа мечтала когда-нибудь поучаствовать в такой процессии, но реальность совершенно затмила самые смелые ее ожидания. Она ехала в великолепной карете герцога и герцогини Орлеанских, уступавшей лишь королевской. Она сидела напротив герцога, брата короля, обыкновенно величаемого месье, и его супруги мадам. Место рядом с нею занимала их дочь мадемуазель.
С другой стороны возле нее лениво раскинулся на сиденье друг месье, шевалье де Лоррен, прекрасный и томный, не скрывавший, как наскучило ему долгое путешествие из Версаля в Гавр. Лотта – мадемуазель, «я должна запомнить, что теперь, когда я служу при дворе, теперь, когда я ее фрейлина, называть ее следует только так», – мысленно одернула себя Мари-Жозеф – выглянула из окна кареты, почти в таком же восхищении, как и Мари-Жозеф.
