Нам не нужно других миров. Нам нужно зеркало
(Станислав Лем, «Солярис»).
Лето выдалось сумасшедшим.
С василькового неба палило раскалённое солнце, и местные псы лениво валялись у заборов и пыльных кустов, спасаясь от всепроникающего ада. Свет, отражённый от белых, посыпанных гравием дорог, ослеплял, и тяжёлый воздух наполнялся атмосферой перегретой сауны. Птицы как будто вымерли.
По одной из таких дорог, переходя из тени в тень, шли две женщины: одна уже в летах, другая – помоложе. Первая – полноватая, в цветастом платье, напоминающем широкий халат – заметно хромала на правую ногу, от чего походила на нерасторопную гусыню. Вторая – молодая, с густыми чернявыми волосами, забранными на затылке в тугой хвост, – могла бы показаться симпатичной, если бы не рот с пухлыми, деформированными губами, как после неудачного закачивания силикона новичком-хирургом. Она семенила, поминутно теряя несоразмерные ноге шлёпанцы, и то отставала, то забегала вперёд, выдавая своё волнение болтовнёй:
– Он так и сказал: на всё лето, да, тётушка?
– Да, Грета, да, – морщилась та, отмахиваясь от чернявой, точно от назойливой мухи. – Как в прошлом году. Я обо всём договорилась.
– Ой, спасибо, спасибо! – Грета бросилась тётке на шею и зажамкала её рыхлое тело, отчего лицо у женщины скривилось и сделалось нетерпеливым, при том, что она продолжала неуклюже идти, переваливаясь с ноги на ногу.
Речь шла об управляющем местной гостиницы. В летний сезон море, синеющее неподалёку, и мелкогалечный пляжик не давали ей пустовать: начиная с середины мая надпись на воротах, гласящая «Свободные номера» заклеивалась бумажкой «Мест нет», которую – с выгоревшими буквами – снимали аж в октябре. Вот и сейчас, в июне почти все номера двухэтажного здания были заняты, и стоило кому-то из жильцов съехать, как тут же вселялись новые.
Грета приехала сюда из соседнего села в надежде на лёгкие деньги. Она отнюдь не была чистюлей, но работа горничной ей нравилась из-за возможности приобщиться к чужой и богатой жизни гостиничных постояльцев. Большинство приезжало семьями, с кричащими, часто маленькими детьми, и убирать эти номера было банальной скукотищей. Такие отдыхающие с утра уходили на море и только к вечеру, обгоревшие и измождённые, расползались по комнатам. Но попадался и интересный контингент – состоятельные мужчины! Часто, свозив на море жён и детей, они возвращались в эту же самую гостиницу с молоденькими белокурыми или рыжеволосыми пассиями, и тогда на столике рядом с зеркалом появлялись щедрые чаевые. Простыни в таких номерах всегда были смяты, подушки раскиданы, и в воздухе витал едва уловимый запах секса. Однажды, когда такая парочка съехала, Грета нашла под кроватью тонкие трусики цвета шампань – изящество кружев, нежная эластичность резинок и бирка «Made in Italy1» не оставляли сомнений в том, что подобная вещица может стоить её недельного заработка, если не больше. Их размер регулировался шёлковыми шнурками, позволяющими, в случае чего, раздеть хозяйку без усилий, и сейчас с одной стороны они были распущены, а с другой завязаны в ровный бантик.
– Так без трусов и ушла, – хмыкнула Грета, запихивая их пальцем в карман халата и с трудом совладав со скользкими завязками. Завистливо добавила: – Бесстыжая сучка.
И была ещё одна причина, по которой она вновь оказалась здесь. Её муж. Ленивый, пузатый, начинающий день с бутылки пивасика, он не особо церемонился с ней и раньше, а со временем стал совершенно невыносим. Перечить ему у Греты не поворачивался язык, уйти не хватало смелости, и она выбрала самое оптимальное: уехать на заработки, пусть даже в соседний посёлок. Чтобы осенью вернуться и с горечью наблюдать, как заработанные деньги методично трансформируются в опустошаемые бутылки. Кроме того, муж её очень бил: позавчера, будучи пьян, схватил за плечо и, чуть не вывихнув руку, швырнул на кровать так, что на теперь вот! – лиловый синяк. Как напьётся до посинения, так то орёт, то плачет, а год назад кулачищем расквасил ей рот и не вспомнил потом – зачем. Всё твердил: «Не позарится, не позарится!» Не сбеги она, кто знает, что бы он учинил сегодня?
Неосознанно Грета гладит себя рукой, привлекая внимание вездесущей тётки, с которой к этому времени они подходят к калитке.
– Что, опять твой? – та кивает, взглядом указывая на синяк. Открывать калитку не торопится – ждёт ответа.
Грета обнимает себя за плечи и, уставившись на листья заборного плюща, покрытые тонким белесоватым налётом известковой пыли, глухо отвечает:
– Об косяк… ударилась.
– Ага, об косяк, – тяжело вздыхает тётушка. – Сколько терпеть-то ещё будешь?
– А что мне делать? – задаёт Грета вопрос всех времён и народов, на который у тётки – о чудо! – тут же находится ответ.
– Ноги, деточка! – отвечает она с надрывом. – Делай ноги! – и так резко отворяет калитку, что та взвизгивает, а с листьев плюща дружно сыплется пыль.
Пятачок земли внутри густо усажен гранатовыми деревцами и бордовыми двухметровыми розами; возле стены выстроены горшочки с неприхотливыми петуниями и сочно-оранжевыми бархатцами, – всё цветёт и благоухает.
Тётка тычет на щеколду калитки:
– Как следует закрывай. Барахлит.
Женщины минуют цветущий садик и заходят в здание двухэтажной, облицованной светлым сайдингом гостиницы. Там, в каморке для персонала они переобуваются, и тётушка, приняв задумчивый вид, выкатывает на середину тележку, будто взявшуюся из воздуха. Деловито наполнив её разными прыскалками, она ставит вниз пластмассовое ведро, которое входит, подобно пазлу. Из прострации Грету выводят две ярко-жёлтые резиновые перчатки, плюхнутые поверх.
– Вот, – резюмирует тётушка. – Чистые полотенца здесь, – она указывает на подвешенный к тележке мешок. – Не забывай стучаться. Да ты и так всё знаешь… – и, протягивая тёмно-синий, слегка мятый халат, добавляет: – Раньше всех уходит девица из семнадцатого номера – это слева, самый дальний по коридору – можешь начать оттуда. Семейство с детьми копошится со сборами до полудня. Плюс сегодня освободилось четыре номера.
