Только один эпизод своего детства я помню очень хорошо, и надо полагать, потому что как следует тогда напакостил. Я сидел у входа в здание группы продленного дня и разрезал земляных червей на части ножницами такими большими, что мне приходилось держать их обеими руками. День был солнечный и жаркий, висела дымка; я превосходно это помню. Словно это было вчера.
Наверное, нянюшка искала меня уже довольно долго, потому что, увидев ее, я сообразил, что она мной чертовски недовольна. Одним движением она, словно выдергивая растение из грядки, поставила меня на ноги, отняла ножницы и оттащила меня в комнату с небольшой табличкой «ДЕТСКАЯ ГРУППА 4» на двери, где она усадила меня перед огромным телеэкраном. В комнате были и другие малыши; разинув рты, они безотрывно следили за происходящим на экране. Няня не увидела, что я оборачиваюсь ей вслед и смотрю, как она выходит из комнаты, неся ножницы на манер захваченного в битве трофея.
В кладовой она выдвинула ящик, где эти самые ножницы хранились. Я помню эту женщину: довольно молодую, эмоционально подавленную. Вероятно, она подумала: а как, блин, он вообще их отсюда вытащил? И затем: странное дело… тут ведь должны бы лежать другие ножницы. К тому моменту я уже подкрался к ней сзади и вонзил эти самые другие ножницы ей в нижнюю часть ноги, проткнув сетчатые колготки, мягкую плоть и жесткие мышцы, так что лезвие достигло кости и отскочило от нее. Я смотрел, как стекает кровь по выступающей из тела части ножниц и льется мне на руки. Я до сих пор могу представить себе это зрелище. Когда она повалилась передо мной на колени, ее глаза и рот безмолвно округлились от боли и шока.
Спустя двадцать пять лет я чуть живой лежал в заваленном мусором переулке. Целых двадцать пять лет прошло. Мне казалось, что та кровь так и не переставала течь, пока я не промок в ней весь, с ног до головы; она была теплая и липкая. Густо-красная кровь стекала по моему телу и собиралась под ним небольшим прудиком, а к одежде и плоти цеплялись осколки костей и липли ошметки фрагментированных тканей. А одна рука без устали подергивалась, щелкала и клацала, просчитывая траектории, сулящие гибель почти недосягаемым врагам.
– Я уезжаю, – сказал юноша. На Яйцеферме Финикс его знали как Э. Аллена Лиммита. Он был корпоративным сутенером.
– Да ну, – отвечала Бонна Камминс, менеджер ранчо по персоналу. Под ее тяжелыми, шириной чуть ли не в большой палец бровями вспыхнули зловещие огоньки. В них читалась мысль: вот же мелкий засранец.
Лиммит кивнул, подавив в себе робость перед тяжело нависавшей над ним всем своим телом начальницей.
– Все верно, – проговорил он, – у меня билет в ЛА на вечернем яйцевозе. Все оплачено и оговорено.
– В чем дело? – фыркнула Камминс. – Как так получилось, что этот гребаный птенчик из КУВП отказал тебе в обратной поездочке на его личном лайнере? Боятся, что ты пару перышек прихватишь себе для подушки?
Она откинулась в кресле и полезла ковыряться между резцами длинным ногтем указательного пальца.
В этот момент Лиммит окинул тесный офис отсутствующим взглядом. На одной из стен виднелись пыльные пожелтевшие фотографии лучших несушек ранчо, к ним иногда прилагались снимки какого-нибудь яйца, рядом с которым для масштаба стояла человеческая фигура. «Ох уж эти глаза», – подумал Лиммит, глядя в тупые пернатые морды; глаза у них словно лошадиные.
Через окно у дверей он видел весь первый этаж главного инкубатора: там и сям встречались белые стойла, между которыми расхаживали техники. Даже сквозь оконное стекло донесся резкий визг. Лиммит поморщился, вспомнив, что он означает. Недалеко от инкубатора, за другими сельскохозяйственными и жилыми постройками ранчо, лежали занесенные аризонским песком улицы и автотрассы города Финикса.
«Больше, – сказал он себе, – я ничего этого не увижу».
– Это часть плана, – откликнулся он наконец, ощутив на себе тяжелый взор Бонны. – Мне нужно прибыть в ЛА именно таким образом, и…
– Думаешь, нужен мне твой план, идиотина? – осклабилась Камминс. – С хера ли мне сдался твой гребаный план. Ты мне лучше скажи, кто вместо тебя будет управлять этим сучьим борделем?
Лиммит пожал плечами:
– А это уже твои проблемы.
– Тебе бы массаж костлявой физиономии не помешало сделать за такой ответ, голубчик. Ты понимаешь, кто теперь будет рулить тут всем? Я – вот кто! – Было видно, что ей стоило усилий овладеть собой. – Но я на тебя не обижаюсь. Когда тебе в ЛА жопу надерут, можешь сюда возвращаться, я тебя снова приму на старую добрую работку. Я даже никому сдавать твои комнаты не стану. Не трудись вывозить оттуда вещички.
– О, спасибо. – Он развернулся к двери и, подумав, добавил мрачно: – Но возвращаться я не собираюсь.
– Ну да, ну да. Поживем – увидим.
Не успел он закрыть за собой дверь офиса, как ему вдогонку долетел скрипучий голос:
– Пока не свалил, до вечера ты по-прежнему отвечаешь за эти койки, ясно? Так что подготовь-ка моего любимого, ты знаешь, Ларри 4B. Мне расслабиться надо, денек выдался дерьмовый.
Лиммит шел через главный инкубатор, лавируя между вилочными погрузчиками, сновавшими туда-сюда, чтобы перевезти очередное яйцо в морозильники ранчо. Он миновал одно из стойл – на двери было оттиснуто кодовое обозначение и мелом нацарапано «ЛЕОНА». Внутри на боку, словно сраженная какой-то немощью, валялась курица. Рядом слонялись в ленивом ожидании яйцевики и техники; одна женщина-техник бесстрастно обследовала огромную, раздутую изнутри клоаку. Солома под ногами техника промокла от крови Леоны: очевидно, в какой-то момент решили, что дальше менять ее на сухую – пустая трата времени.
– Гляди в оба, Кэл, – со смехом обратился к женщине-технику один из яйцевиков. – Не смей туда глубоко соваться, можешь застрять. К тому времени как вытащим, наверняка уже задохнешься.
Лиммит опустился на колени рядом с головой курицы. Красные лошадиные глаза сверкнули, узнав его, и затуманились опять.
– Бойно, – возник где-то в глубинах птичьего клюва смешанный с блевотными спазмами голос. – Осинь бойно.
– Знаю, что больно, – погладил ее по клюву Лиммит. – Не бойся, все будет в порядке.
