Приближаясь к нему, Клара Морроу спрашивала себя, повторит ли он тот маленький ритуал, который проделывал каждое утро.
Ритуал столь незначительный, столь ничтожный. Его так легко было не заметить. В первый раз.
Но почему Арман Гамаш повторял его?
Клара чувствовала себя идиоткой уже потому, что думала об этом. О чем тут вообще можно думать? Однако она знала Гамаша как человека, не склонного к таинственности, и его жест казался ей не просто малозаметным, а намеренно скрытым. Некое благое деяние, прячущееся в тень.
И при этом Арман Гамаш сидел в ярком свете нового дня на скамье, недавно сделанной Жилем Сандоном и установленной на хребте холма. Перед взором инспектора тянулись поросшие густым лесом горы, перекатывавшиеся из Квебека в Вермонт. Между горами петляла речушка Белла-Белла – серебряная ниточка в солнечных лучах.
А в долине раскинулась такая неприметная рядом с этим величием, скромная деревенька Три Сосны.
Арман не отворачивался от этого зрелища, но и не наслаждался им. Каждое утро этот крупный человек садился на деревянную скамью и склонялся над книгой. Читал.
Подойдя ближе, Клара Морроу увидела, как Гамаш сделал это снова. Он снял свои полукруглые очки, закрыл книгу и сунул в карман. Закладка, что торчала между страницами, всегда оставалась на одном месте, почти в конце книги. На месте, к которому он приближался, но так и не мог добраться.
Арман не захлопывал книгу. Он позволял ей закрыться под силой тяжести. И насколько могла судить Клара, никак не отмечал место, где остановился. Ни старым рецептом, ни железнодорожным или авиабилетом. Будто это не имело значения. Каждое утро он начинал сначала. Подбирался к закладке все ближе и ближе, но всегда останавливался прежде, чем доходил до этой страницы.
И каждое утро Арман Гамаш засовывал тоненькую книжицу в карман легкой летней куртки, прежде чем Клара успевала прочитать название.
У нее появился бзик на почве книжки Гамаша. И его поведения.
Она даже спросила у него про эту книжку – примерно неделю назад, когда впервые подсела к нему на скамью, с которой открывался вид на старую деревню: «Хорошая книга?»
«Oui»[1], – сказал Арман Гамаш и улыбнулся, смягчая свой грубоватый ответ. Немного смягчая.
Это было все равно что получить легкий толчок от человека, который редко отваживал людей.
Нет, подумала Клара, глядя на его профиль. Он не оттолкнул ее. Напротив, позволил остаться, но сам отступил на шаг. От нее. От ее вопроса. Взял свою затрепанную книжицу и отступил.
Его послание было ясным. И Клара его поняла. Хотя это не означало, что она должна подчиниться.
Арман Гамаш окинул взглядом летний лес с его сочной зеленью и горы, катившиеся в бесконечность. Потом опустил глаза на деревню в долине, словно поставленную на ладонь древней руки. Стигмат на квебекских просторах. Но не рана, а чудо.
Каждое утро он отправлялся на прогулку со своей женой Рейн-Мари и немецкой овчаркой Анри. Гамаш швырял вперед теннисный мячик, но искать его в конечном счете приходилось либо самому Гамашу, либо Рейн-Мари, потому что Анри отвлекался то на падающий листик, то на мошку, то на голоса у него в голове. Пес кидался за мячиком, потом вдруг останавливался и смотрел куда-то в пространство, двигая гигантскими, похожими на спутниковые тарелки ушами. Будто настраивался на чье-то послание. Без напряжения, но с недоумением. Гамаш знал, что так же ведут себя люди, когда в порывах ветра улавливают любимую мелодию. Или знакомый голос, доносящийся издалека.
Наклонив голову, Анри прислушивался с глуповатым выражением на морде, пока Арман и Рейн-Мари выполняли команду «апорт».
Тихо сидя на августовском солнышке, Гамаш думал о том, что в этом мире все в порядке.
Наконец-то.
Вот только у Клары, каждое утро подсаживающейся к нему на скамью, что-то неладно.
Может быть, она замечает, как он в одиночестве поднимается сюда после ухода Рейн-Мари и Анри, и думает, что ему тоскливо одному? Хочет составить ему компанию?
Нет, вряд ли. Клара Морроу, ставшая им очень близким другом, знала Гамаша слишком хорошо, чтобы руководствоваться такими соображениями.
Нет. Она приходила сюда по каким-то своим причинам.
Любопытство Гамаша с каждым днем росло. И он почти убедил себя, что оно не имеет ничего общего со старушечьей манерой совать нос в чужие дела.
Всю свою профессиональную жизнь старший инспектор Гамаш задавал вопросы и искал ответы. И не просто ответы, а факты. Но гораздо более неуловимыми и опасными, чем факты, было то, что он искал на самом деле, – чувства. Потому что именно чувства направляли его к истине.
И если кого-то истина могла сделать свободным, то тех людей, которыми занимался Гамаш, она приводила в тюрьму. Иногда на всю жизнь.
Арман Гамаш считал себя скорее исследователем, чем охотником. Его задачей было проникнуть в суть дела. И то, что он обнаруживал, до сих пор приводило его в изумление.
Как часто он допрашивал убийц, рассчитывая встретить каменное сердце и прогнившую душу, а вместо этого находил заблудшую добродетель.
Он, конечно, все равно арестовывал их. Но готов был согласиться с сестрой Приджин[2] в том, что ни один человек не может быть так же плох, как самые худшие его деяния.
Арман Гамаш повидал в своей жизни немало плохого. Однако он видел и много хорошего. Причем зачастую в одном и том же человеке.
Он закрыл глаза и подставил лицо нежаркому утреннему солнцу. Те дни для него закончились. Теперь он сам себе хозяин. Можно отдохнуть и подумать о собственной душе.
Искать больше не нужно. Он нашел то, что искал, здесь, в Трех Соснах.
Ощутив присутствие Клары, Гамаш открыл глаза, но не повернулся к ней, а продолжил наблюдать за просыпающейся внизу маленькой деревней. Он увидел, как его друзья и новые соседи выходят из дома в свои ухоженные садики или идут через деревенский луг в бистро, чтобы позавтракать. Он увидел, как Сара открыла пекарню. Она начала работать еще до рассвета – пекла багеты, круассаны, chocolatine[3], а теперь пришло время продавать их. Сара остановилась, вытирая руки о передник, и поздоровалась с месье Беливо, который тоже открывал свой магазин. Уже несколько недель Арман Гамаш каждое утро сидел на этой скамье и наблюдал, как те же самые люди совершают те же самые действия. Деревня жила в ритме музыкальной пьесы. Возможно, именно это и слышал Анри. Музыку Трех Сосен. Своеобразный напев, гимн, успокаивающий ритуал.
