В тот день – кстати, жаркий до одури – давали премьеру «Ревизора» в постановке столичного щеголя Шилкишевича (большой, как раньше говорили – моветон, но это между нами). Публики, вопреки ожиданиям, собралось много – напрасно издергался антрепренер Силкин.
Я, конечно, играл Хлестакова – еще бы, прима! – и, должен заметить, не без вдохновения. Этак, знаете ли, поперло меня, и Городничему (Лукьянов) в первом действии налебезил за милую душу, и за Марией Антоновной (Шпанк), приволокнулся эффектно.
В антракте в гримерку ко мне заглянул сам Шилкишевич и, хоть и не похвалил, но и не наорал, как на того же Лукьянова.
– Тут к тебе какие-то, – сказал он между прочим. – Смотри у меня!
Привычка грозить была впитана Шилкишевичем с молоком Немировича-Данченко.
Я обернулся, накладывая грим на вспотевший лоб. Гримерша, конечно, обслуживала эту гордячку Шпанк.
Передо мной застыли два человека в черных очках и, если можно так выразиться, черных же костюмах-двойках. Можно? Ну, тогда выражусь! Похожи они были на секьюрити из ювелирного магазина.
– Что вам угодно, господа? – спросил я, вовсе не желая выходить из образа.
И тут… О боже, довольно жутко вспоминать… Впрочем, вспоминать-то особо нечего: лишь вонючий платок, подсунутый мне под нос.
Очнулся я в чем-то черном… Вообще в тот период в жизни моей превалировал черный цвет.
– Где я?
Мне показалось, что я, простите, помер.
– Не бойтесь, Сергей Леопольдович, мы не сделаем вам ровным счетом ничего плохого.
Голос мягкий, а все же было в нем что-то тигриное.
«А кривым счетом?» – испугался я и повернулся. Оказалось, что я еду в таком, знаете ли, черном лимузине и из окна мелькают незнакомые мне, но весьма солидные с виду здания. Я, признаться, никогда не покидал родной Ж…
У тигриного голоса оказалась очень даже не тигриная внешность: ласковые голубоватые глаза, беспомощно-розовая лысина и бородавка на щеке, похожая, тысяча извинений, на махонькую какашку.
– Театр, «Ревизор», – пролепетал я, чувствуя, что сердце срывается с привязи.
– Какой ревизор, Сергей Леопольдович? – протянул бородавка и зачмокал губами. Он нажал какую-то кнопочку и – к изумлению моему – из спинки сиденья выскочили два бокала с искрящейся жидкостью.
– Забыл, пардон, представиться. Семен Никитич. А вы?
– Сергей Леопольдович.
От неопределенности фортуны на меня напала икота.
– Ну, вот и замечательно, милейший Сергей Леопольдович. Выпейте, друг мой ситный, икота и пройдет.
«Отравят», – могильно решил я, но бокал взял. Шампанское, надо признать, было отменным, – да чего там! – сроду такого не пил. Хорошо, если б всех таким травили.
– Вот и славно, – сказал Семен Никитич, глядя, как двигается мой кадык, – Вы, мне думается, хотели бы знать, с чем связана такая наша… беседа.
Он легонько дотронулся до моей одежды. Боже свят, я же в костюме Хлестакова! Знаете, курточка еще туда-сюда, но панталоны довольно-таки легкомысленного свойства. Боюсь, обыватель не поймет.
В панике я посмотрел в голубые моря Семен Никитича.
– Да, признаться, хотелось бы знать…
– Не волнуйтесь, на месте мы вас приоденем, – смеясь, промолвил Семен Никитич и тут же посерьезнел, – У меня – то есть у страны – есть для вас работа.
– Какая? – испугался я, вообразив, что меня собираются отправить шпионом в Англию.
– О, очень интересная и творческая, – заокал Семен Никитич, поглаживая рукой мою коленку. – Ведь вы творческий человек?
– В – вероятно.
– Ну-ну, не скромничайте…
Тем временем лимузин подъехал к настоящему имению – постриженные лужайки, фонтанчики, золотые оградки. А дом! То не дом был – дворец!
– Тут вы теперь будете жить, любезный мой Сергей Леопольдович.
Ответить я, как вы понимаете, не смог.
– О, какой сон! Эй, Машка?
– Машку привезем потом, Сергей Леопольдович.
Семен Никитич. Так это был не сон! Я огляделся, продирая спросонья глаза: святые отцы, какая это была спальня! Да в эту спальню поместился бы весь театр Ж… со всеми пристройками, надстройками и конем на крыше!
Золото так и слепит очи. Зеркала, тончайшие занавески, ажурная лепнина на потолке. А простыни! Да я б душу продал, чтоб хоть на полчаса прикорнуть на этих простынях!
– Сергей Леопольдович, вы уж не гневайтесь, – говорил между тем Семен Никитич, – Вчера мы дали вам немножечко снотворного, чтоб вы как следует отдохнули.
Он стоял, одетый в смокинг с жилетом. Рядом с ним маячила – о! прэлестное создание: глаза – океаны, плечи, что сахар, ну и все прилагающееся.
– Да, кстати, ваша горничная, Степанида.
Имечко, конечно, бугристое, но не в имечке, как говорится, клад зарыт!
– Жду внизу, – коротко бросил Семен Никитич и откланялся.
– Вот ваш костюм, Сергей Леопольдович,
Костюм был весьма и весьма, ничем не хуже семеникитичского, но, знаете ли, я не спешил покидать сладкий плен простыней – признаться, я довольно стеснителен, а тут, как назло, на мне довольно-таки древние трусы. Эпохи, скажем, праотца Адама.
– Я отвернусь, Сергей Леопольдович, – засмеялась Степанида.
О, ангел!
Костюмчик сидел на мне как влитой. Степанида глянула и ахнула.
– Какой вы красавец, Сергей Леопольдович.
Краска удовольствия залила мне лицо, шею, и полилась куда-то вниз.
– Спасибо, Степанида.
– Называйте меня Степа, – разрешила девушка.
Ну что ж, Степа, так Степа, а то и вправду язык сломать можно.
Я спустился по мраморной лестнице, мимо портретов незнакомых мне представительных людей в париках, наверное, королей либо графов. Они смотрели на меня доброжелательно, должно быть, принимая за своего потомка. А чем я не потомок? Спина моя сама собою распрямилась, а грудь сделалась колесом – эх, хорошо!
Внизу был стол, накрытый скатертью, а на нем… Столько жратвы я отроду не видел. Это, кажись, расстегаи, вот осетр с яблоком в пасти, вот ананасы вареные в мадагаскарском роме, вот швейцарский чиз, вот голландская пастила, вот французские паштет, вино, устрицы, а это, наверное, икра… Хотя нет, икра – она красная, мелкая, а эта отчего-то черная и с горошину.
– Присаживайтесь, Сергей Леопольдович!
Семен Никитич слился с этим изобилием: я, грешным делом, принял его за фаршированного поросенка.
Робость одолела меня, и была б здесь табуретка, сел бы на нее…
– Ну что вы, Сергей Леопольдович, – негодуя, воскликнул Семен Никитич, – Мы у вас в гостях.
И выскочив из-за осетра, он усадил меня во главе стола на витой венский стул рядом с маринованным тайваньским пандою.
«Мы?» – я огляделся, и во рту у слегка провяленного никарагуанского зулуса увидел невысокого щупленького мужичка с большим, как у сома, ртом и выпученными глазами.
