Живописец нигде не бывал.
Рисовал он как бы заочно.
Заоконный пейзаж рисовал,
разбивая его на точки.
Кучевые писал облака,
Разграфлённые в раме на клетки.
И, пока не устанет рука,
конструировал он виньетки —
для загадочных миниатюр,
где угадывались то локон,
то изысканнейшие натюр-
морты, то блики из окон.
И какой-то секрет он знавал.
Был ему всякий образ послушен.
В акварелях запечатлевал
поцелуй мимолётный воздушный.
Но в картины земной красоты,
а её в них с избытком было —
каждый раз заносил он черты
давней женщины, что любил он.
Крылья птицы – бровей разлёт
самой лучшей из многих женщин.
Вот глаза – выставляй хоть на лот
взгляд чудесный – ни больше, ни меньше.
Уловил он в рекламе овал
дорогого лица любимой.
Как он прежде его целовал!
И любовь не казалась мнимой.
А когда пол-луны рисовал,
не Ван Гог, но увидел ушко —
то, которое он целовал
на небесной ночной подушке.
Гроздь рябиновая – поцелуй.
Кратковременный он и беспечный…
Расписался в картине в углу,
не догадываясь: путь ей в вечность!
Так наступит ли славы момент?!
Пусть безвестен он будет даже…
«Верность стилю!» – изрёк рецензент.
«Верность женщине!» – ангелы скажут.
