Авторы и составители этого сборника неслучайно обратились к теме войны, что идёт на Донбассе уже десять лет. Когда живешь в мирном городе, в уютной квартире, трудно осознать весь драматизм происходящего в зоне боевых действий. От ракет и беспилотников противника вновь и вновь погибают мирные жители в Донецке, Горловке, Белгороде и даже далеко от линии фронта. Банальный поход за водой, которой кое-где нет в кранах уже давно, может закончиться трагически. О них, об этих людях, страдающих от бесчеловечной политики киевского режима, о тех, кто их защищает, сражаясь на фронте, перенося неимоверные тяготы и лишения, ежечасно рискуя жизнью, рассказывается в сборнике «Мы наши».
Многие россияне присоединились к движению помощи Донбассу, к поддержке наших бойцов под старым проверенным лозунгом: «Все для фронта – все для победы!». Писатели России, используя всю силу своего таланта, обращаются к душам и сердцам сограждан. На страницах сборника они пишут о героизме простых людей, добровольцев, жаждущих лишь одного – ускорить победу, водрузить знамя Победы над логовом кровавого национализма, вернуть мир на эту землю.
Многие авторы сами являются свидетелями или участниками драматических событий, происходящих в Новороссии: это граждане двух донбасских республик, волонтёры, военкоры и воины российской армии.
А Юрий Ковальчук, два рассказа которого вошли в этот сборник, к сожалению, уже не доживёт до победы. Ополченец первого дня, он скончался от последствий пыток в застенках современного украинского гестапо, куда попал в результате поистине предательской глупости некоторых российских чиновников.
Юрий Ковальчук, не единственный из авторов сборника, кто участвовал в боевых действиях. Сражалась с нацистами на фронте и Олисава Тугова, чьими рассказами открывается книга. Очень трогательно живыми и яркими красками повествует она о геноциде в Киеве в рассказе «Бронзовая девочка», соединяя прошлое и настоящее – трагедию Бабьего Яра с происходящим на Донбассе в наши дни.
В каждом рассказе сборника заложена золотая крупица правды о современной войне. Эти крупицы составили её мозаичную картину: страдания людей – женщин, детей, стариков, героизм воинов – живых и павших на полях сражений. Авторы обращаются к сердцам людей, ко всем тем, кто еще не в полной мере понимает, что пожар войны полыхает на крыше нашего большого многонационального дома.
Нет сомнения, что Победа будет за нами. Но какой ценой и в какие сроки? Да, идет война, о которой мы вправе сказать – народная, священная война против современного нацизма. Во всяком случае, после прочтения сборника «Мы наши» никаких сомнений на этот счёт не должно оставаться.
СергейРац,членСоюзаписателейРоссии, кандидатполитическихнаук,историк спецслужб
Олисава Тугова. БРОНЗОВАЯ ДЕВОЧКА
Наша прихожая маленькая и тёмная. Когда закрыты все двери, она похожа на шкаф. И в этом шкафу сидим мы с сестрой. Сидим уже часов пять или шесть и будем сидеть, пока не придет эсэмэска от мамы, что прилёты закончились, или пока не придет с работы сама мама. Хорошо, что она поехала на велосипеде, а не на маршрутке. Если прислониться спиной к стене, то можно почувствовать, как под обоями подрагивает бетонная плита – сегодня укропы снова бьют по центру Донецка.
Лампочка в треснувшем плафоне под потолком не горит, и от этого обои кажутся грязно-серыми. Если бы горела, то стали бы видны рисунки сестры. Она часто поднимается на цыпочки и рисует карандашами так высоко, как только может дотянуться. Она почему-то думает, чем выше рисунок, тем он важнее. Поэтому я встал на табуретку и нарисовал отца, маму и нас с ней – мы держимся за руки и никогда их не расцепим – хотя бы на рисунке. Потому что отец в ополчении. Я иногда ему звоню. Чаще всего мне отвечает электронная девушка- робот и говорит о том, что аппарат абонента выключен. Но иногда я слышу тяжелый и тихий голос отца. Он всегда спрашивает одно и то же: «Как сам? Как мама? Как сестра?» И не слушает моих ответов – ему, как и мне, важно просто услышать звук родного голоса: значит, живы.
Сестре пять, она родилась, когда уже шла война, и почти всю свою жизнь сидит со мной в шкафу-прихожей. Когда мне было пять, мы ездили в Киев. Там цвели каштаны, вдоль ярких домов ходили новые блестящие трамваи. Сейчас мне тринадцать, и я до сих пор почему-то помню эти трамваи,
рассказываю про них сестре, и она рисует их на пожелтевших обоях, сильно вдавливая карандаш так, что остаются глубокие борозды…
– Дима, налей водички, – просит сестра. Ей не поднять большую пятилитровую канистру, которая поблёскивает в углу гладкими боками. И я осторожно наливаю ей в чашку воды. И смотрю, как она пьет глоток за глотком… Без воды мы умрём. Иногда воду дают, она шипит в трубе, тогда я откручиваю кран на максимум, чтобы набралось в ванну как можно больше, но струйка тонкая, и много всё равно не насобирать.
Сестра поднимает руки, одной упирается в стену, во второй сжимает карандаш и тянется повыше – хочет рисовать, но темно и не разобрать – красным она рисует или чёрным.
– Вика, – зову её, – ты знаешь, в Киеве есть памятник. В парке. В Бабьем Яру. Мы там гуляли с мамой и с папой под плакучими ивами и тополями. Было такое солнце. Ярко-ярко, и много цветов на клумбах. И я бежал по аллее. Очень быстро бежал, радостно. Я так быстро давно не бегал. Разве что когда от магазина услышал, что где-то совсем рядом с нашим двором прилетело – вот тогда я тоже домой нёсся, потому что ты болела и со мной не пошла, одна сидела, и я испугался, что ты могла во двор выйти… А там в Киеве, вдруг – раз – и памятник… Там бронзовая девочка-кукла с поднятыми руками, вокруг неё сломанные игрушки. А она одна и совсем некому её защитить. Ни мамы. Ни папы. Потому что всех фашисты убили. Это давно было. Ещё на старой войне. Мирным сказали, что их отвезут из оккупированного города. Они поверили и пришли. Семьями. С детьми. А там овраг, и в нём ещё рвы раскопали. Громко играла музыка. Вальсы, польки – так, чтобы не слышно было криков и выстрелов. Людям велели оставить все вещи, лечь в ров лицом вниз шеренгами – и расстреливали. Много-много людей. А потом прямо на трупы укладывали новых. А для детей – особый ров, отдельный. Кто кричал, тех били прикладами по голове, затаптывали каблуками сапог…
Сестра не слушает, она замерла и стоит, как будто превратилась в бронзовую девочку, только медленно- медленно водит карандашом по стене. Она рисует мёртвую кошку. Когда в соседний дом прилетело на второй этаж, то разворотило балкон, а внизу, у скамеек, лежало большое, бесформенное тело человека. Сложно было понять, мужчина это или женщина. Тело увезли и не заметили, что прямо на клумбе, посреди махровых астр, ещё одно – кошачье. Маленький рыжий кошачий труп – из-под него вытекла небольшая лужица чёрной крови. И некому было убрать. Мы с пацанами зарыли эту кошку только вечером, прямо на этой клумбе. Видимо, сестра запомнила и теперь рисует.
