«ПРЕКРАСНАЯ МЕЛЬНИЧИХА» ЗАПЕЛА НА БАШКИРСКОМ
14 декабря 1938 года в культурной жизни республики произошло чрезвычайно важное, поистине историческое событие: в Доме Аксакова уфимцы увидели оперу-буффа итальянца Джованни Паизиелло «Прекрасная мельничиха». Героиня оперы Амаранта и все остальные действуюшие лица пели на башкирском языке. В этот день родился Башкирский оперный театр. За давностью лет мы не должны забывать двух выдающихся деятелей, которые имеют самое прямое отношение к этому событию. Газиз Альмухаметов и Файзи Гаскаров собирали по всей республики талантливую молодежь для башкирской студии при Московской консерватории и национального отделения знаменитого Ленинградского балетного училища.
Еще одно имя навсегда вписано в историю Башкирского оперного театра. Это имя Петра Михайловича Славинского, прекрасно образованного музыканта, виолончелиста, композитора и дирижера. Он прибыл в Уфу, имея за плечами опыт работы дирижера в Большом театре, Перми и Ташкенте.
В городе не было симфонического оркестра. Петр Михайлович находил музыкантов на радио, в ресторанах и кинотеатрах. Оркестр состоялся. И вот 14 декабря свершилось чудо – уфимцы слушали блестящую, остроумную оперу итальянца Джованни Паизиелло «Прекрасная мельничиха».
Легенды театра
В СПЕКТАКЛЕ УЧАСТВОВАЛИ…
Памяти народного артиста БАССР Петра Кукотова и заслуженного артиста БАССР Юрия Суханова
Был 1972-й год. На сцене оперного театра шел «Фауст». В роли Мефистофеля выступал зарубежный певец.
Много на своем веку я повидал Мефистофелей. Одни не на шутку старались уподобиться дьяволу. Под брови вставляли полыхающие огнем стекляшки, страшно вращали глазами, ломали губы в сатанинской усмешке.
Другие упивались миссией Мефистофеля-искусителя. У этих актеров были свои «чары»: широкий жест, пошловатые намеки и нагловатое изящество.
Мефистофель из Польши был жестокий скептик, в прошлом, по-видимому, неисправимый идеалист. Он издевался над чистотой, наивностью, рыцарской доблестью и честью. Он смеялся над иллюзиями молодости, над тем, во что верил, чему поклонялся когда-то сам. Был момент – мне показалось, что Мефистофелю тягостно судьбы предназначенье. Такой Мефистофель вызывал сочувствие. Вышучивать Зибеля, терзать душу Маргариты, убивать Валентина – достойно ли это такого умницы, как он? Однажды в его глазах промелькнуло что-то вреде сострадания к Маргарите, милой бюргерше, оплетенной сетью условностей и добродетелей.
Актер прекрасно владел собой. Он повелевал слушателями. Партию Мефистофеля певец исполнял на языке Шарля Гуно. Однако в эпизоде с Мартой Шверлейн он не преминул спеть по-русски: «Эта старая красотка даже черту не находка». По рядам мгновенно пробежал понимающий одобрительный смешок. Актер был в ударе. Отличный голос, большая певческая культура, и при этом – никакого премьерства. Публика не скупилась на аплодисменты. Мефистофель ее околдовал.
Началось третье действие. Зазвучал знаменитый марш. Запели солдаты, возвратившиеся с поля брани домой. Я глянул на спесивого породистого туза, на солдат, выстроившихся перед ним и… обомлел.
В первом ряду стоял певец, некогда определявший успех спектакля, актер, имя которого долгие годы не сходило с афиш местного театра.
…Мальчишкой, выклянчив у матери «трешку», отправился я однажды в оперный театр. Какой-то респектабельный дядя заметил меня в толчее у входа, конфисковал три рубля, сунул контрамарку – и был таков. Течение вынесло меня на балкон. Подо мной шелестели скрипки оркестра, ворчал фагот, а рядом цокали каблучки опоздавших франтих, шептались сороки-студентки.
На сцене страдал мятежный, страстно любящий Демон…
Ночь. Горное ущелье. Здесь остановился на привал караван князя Синодала. За скалой промелькнула тень Демона. Балконная дверь с шумом распахнулась. Вбежали две женщины. Запыхавшиеся, разгоряченные. Одна из них – другой: «Сейчас… сейчас он станет петь».
И князь запел. Он тосковал по любимой, мучался предчувствием скорой смерти. Молодой, статный, красивый. Женщина на балконе зашуршала бумагой. Из ее рук выпорхнуло несколько ромашек. Они упали к ногам тоскующего князя.
Много лет прошло с того дня. Народный артист республики оставил сцену. Рассказывают: в прощальном спектакле он пел Канио в «Паяцах». Пел так, что у слушателей кровь стыла от восторга.
И вот он снова вышел на сцену. Теперь его никто не узнает. Теперь он – один из многих, персонаж толпы…
Солдаты умолкли. Чопорный туз прошествовал вдоль строя. Солдаты преклонили колена. Все, кроме одного, застывшего в полупоклоне. Возраст, а, скорее всего, взбунтовавшиеся герои, которые жили в нем, не позволили ему кланяться.
Со сцены он уходил тяжелой шаркающей походкой.
Почему? Почему он оказался на сцене, среди солдат? Генерал в солдатской шинели. Назойливый, как заноза, вопрос не давал покоя. Реальный и простой ответ: народный артист пришел на выручку хору, в котором скудно с мужскими голосами.
Ему, наверное, становится тепло и радостно оттого, что по нему нечаянно скользнет луч софита, который когда-то подолгу высвечивал его лицо – лицо Ионтека, Радомеса, Пинкертона…
Запах кулис, неслышные постороннему шорохи занавеса, всплески аплодисментов напоминают ему о молодости, о том далеком времени, когда любители оперы ходили «на него», дарили ему цветы. Солист спустился в хор. Он сбросил с себя черный плащ пылкого героя. Теперь он воин, крестьянин, горожанин, просто зевака – толпа.
Толпа не безлика. Ее составляют люди, актеры с разными судьбами.
…Холодный, послевоенный класс уфимской школы. У задней стены горбатятся парты. Семиклассники проводят вечер. Начался концерт. На табуретку взбирается мальчишка в стоптанных валенках и чистым жалобным дискантом поет «Когда я на почте служил ямщиком». Затуманились глаза старой учительницы. Вот она уже белоснежным платком трет покрасневший нос, промокает щеки. Оборвалась песня. Сорванцы-мальчишки забарабанили по партам и подоконникам, девочки деликатно били в ладоши – головокружительный успех. Солист сиял, как начищенная сковородка. Опьяненный шумным восторгом одноклассников, он спрыгнул с табуретки и убежал на школьный двор.
…Учителя пророчили ему славу большого певца. Он поступил в техникум и получил профессию, о которой его младший легкомысленный современник (ученик той же школы) написал в сочинении: «Я люблю лес, люблю собирать ягоды и грибы. И петь под гитару». Это означало – хочу стать геологом.
Геолога преследовали впечатления детства – шумный восторг товарищей, лестное пророчество учителей.
Однажды он решил: «Без театра, без музыки мне не жить», – и бросил свою высокооплачиваемую работу, поступил в музыкальное училище, стал петь в хоре оперы. Николая Гяурова из него не получилось. В кругу знакомых и друзей, когда-то поверивших в его звезду, он исполняет арии из классики, преображается в Мельника и Фарлафа, короля Рене и дона Базилио. Друзья искренне восхищаются его талантом, как и прежде, щедро хвалят, громко аплодируют и втайне недоумевают, почему он застрял в хоре.
