Ольга Павловна Лукина изящным движением поправила укладку и откашлялась.
– …Начало физиологического периода относится ко второй половине XIX века и связано с деятельностью Луи Пастера. Так, юноша в бабочке, успокойтесь! Пастер не только занимался вопросами брожения и гниения, но и разруливал практические задачи.
– Мам, «разруливал» уже не говорят, – заметила Юля.
– А как говорят? – Ольга Павловна отложила распечатки в сторону и вытерла вспотевшие руки о фартук.
– Мам, есть такое новое молодёжное слово – «решать». Решал практические задачи.
Мама отпустила гладкую зелёную ткань фартука – тот снова заструился по её внушительной фигуре – и возвела вытертые руки к потолку.
– Хотите, я её стукну? – неточно процитировала она инопланетное существо из известного мультика[1]. Обращалась она к фарфоровым статуэткам, снеговику, сшитому из детских белых колготок, и Юлиному папе, который скромно сидел в углу и посмеивался над женой и дочкой.
Юля чинно пригладила тяжёлые глиняно-рыжие волосы.
– Ну мам, не обижайся. – Она отлично видела, что мама не обижается, но нужно было внести в беседу немного конструктивности. – Ну хочешь, я покажу доклад Асе? Она, во-первых, филолог, а во-вторых, придёт сегодня.
– Ага, а в-третьих, по возрасту к вам, лоботрясам, ближе, чем я. Да?
– По возрасту где-то посередине… плавает. – Юля обхватила пятернями свою любимую, большую, молочного цвета чашку и глянула трогательными голубыми глазами на маму. – А про юношу с бабочкой хорошо получилось. Я попрошу Жеку надеть бабочку. И поорать специально для тебя. Жалко такую сценку терять…
– Мне бабочку дашь, – вмешался папа, – обойдётся Жека.
– В классе будешь сидеть?
– Ага. Думаю, не спалюсь.
– «Спалюсь» тоже не говорят.
Ольга Павловна смотрела то на одного, то на другого.
– Я чувствую, Ася растит себе последователей…
– Не знаю, кого она там растит, – покачал папа головой, – а мне пора. Довольно с вами сидеть. Мне самому изделия растить надо. А вы репетируйте, репетируйте. Всё ж конец августа, а доклад перед классом – дело суровое.
Он чмокнул Ольгу Павловну куда-то между подбородком и щекой, дружески потряс Юлину руку, пригладил свои подстриженные горшочком рыжеватые волосы и отправился в мастерскую работать. Ольга Павловна торжественно плюхнулась рядом с Юлей на стул.
Через минуту позвонили в дверь. Ольга Павловна снова отделилась от стула и побрела в прихожую.
– Забыл чего? А ключ-то нам достать лениво…
Но это был не папа: тот давно уже добродушно-бодрой походкой шагал к своим деревянным ложкам и доскам.
А дверной глазок с небольшими искажениями явил Ольге Павловне ковбойскую шляпу, кудри до плеч и загорелое лицо, тактично смотрящее во все стороны, только не в открытый глазок. За дверью стояла Юлина учительница по английскому Ася Туманова.
– Ася! – Ольга Павловна распахнула дверь. – Заходи.
– Так, я правильно пришла? – поприветствовала её Ася, виновато-хитровато улыбаясь.
– Вообще-то нет: мы не на три, а на четыре договаривались. Но ты заходи, кофеи погоняем, и пораньше начнёте.
Юля вышла вслед за мамой в прихожую и картинно помахала обеими руками. Ася ответила тем же – такая у них была традиция – и шагнула в дом.
– С папой вашим столкнулась, – сообщила она. – Он шёл и смеялся.
– Вот же ж позёр…
Ася скинула пёстрый рюкзак, который из-за громадного размера лишь с натяжкой мог зваться городским, сняла шляпу – в сотый раз Юля, вопреки просьбе «Пусть валяется!», отобрала её и положила в шкаф, – и осталась в потёртых джинсах и чёрной футболке с надписью «Иж-Рок» – единственной новой вещи во всём её туалете.
– Я не по дурости время перепутала, – поясняла она, уже выскакивая из кроссовок, – в Ижевске у меня кокнулся телефон, а я ещё не заезжала домой – с вокзала сразу к вам…
– А телефон ты не по дурости кокнула? – страшным шёпотом перебила Юля.
Одно мгновение Ася пристально смотрела на неё, потом обратилась к маме:
– Хотите, я её стукну?
Эта шутка была довольно популярна в Юлином окружении. Но ввиду того, что никто её так и не стукал, а все только смеялись, это было ничуть не обидно.
Они переместились на кухню, и разговор продолжился.
– Да даже в Ижевске на почте есть интернет! – немного оскорбительно для удмуртской столицы возмущалась Ася. – Я там Федьке писала каждый день, соскучилась ужасно. А у нас у вокзала – у вокзала! – «пока не провели»…
Поскольку от Аси так и веяло дальней дорогой – а точнее, пылью, железом, растворимым кофе и стопкой впечатлений, – Юля почувствовала, что жажда авантюр и путешествий передаётся и ей. Она даже поймала себя на том, что рассматривает свою учительницу будто впервые, хотя та отсутствовала всего четыре дня.
Ася – высокая и худая, но не «длинненькая», как говорила Юлина мама про девушек хрупких и тонкокостных; скорее она относилась к людям, которые из-за своей энергичности чуть худее, чем для них задумано природой. У неё длинные ноги, жилистые руки, широкие скулы и вечно выгоревшие волосы. Черты её лица представляли собой парадокс: миндалевидные глаза с практически жёлтыми радужками, вздёрнутый нос и нечёткий контур пухлых губ – всё то, что могло бы сделать любую женщину роковой, Асю делало рок-н-ролльной. В свои двадцать семь она не только выглядела младше, но и умудрялась общаться с Юлей – той в конце сентября исполнялось четырнадцать – почти на равных.
– Мы отбивались от уховёрток, – рассказывала Ася. – Это в Удмуртии местная достопримечательность. Уроды жуткие. Катька их глушила тапками, даже счёт вела: десять – ноль в её пользу. А Артём боялся…
– А ты?
– А я их матом отпугивала. Кама была вся рыжая от глины, а Марковников прекрасен…
Юля сидела и слушала – выражение «разинув рот» казалось неуместным только потому, что она улыбалась не переставая. Она никогда не видела уховёрток, не была знакома ни с Катькой, ни с Артёмом, а про Алексея Марковникова знала только, что он лидер группы «Год Змеи», да и то – от Аси. Но Ася так уморительно обо всём рассказывала, что не хотелось перебивать её расспросами – только слушать и улыбаться.
Ольга Павловна пододвинула учительнице пирожное.
– Давай налегай. А то опять, поди, одни бич-пакеты в палатке ела.
– Нет, у нас горелки не было. Только бутерброды, только хардкор.
Ольга Павловна, как и дочка, слушала Асю с улыбкой. Как и дочка, она понимала, что Ася мешает Каму с Марковниковым, а уховёрток с бутербродами не от слабоумия или косноязычия, а чтобы слушать было веселее.
Ася же успела подметить, что по мере её рассказа Юлино ясное лицо мрачнеет. По-прежнему улыбались голубые глаза, по-прежнему виднелась щербинка между зубами, но…
