Нагая нимфа выпорхнула из парной душевой, ну не совсем нимфа, тяжеловата бёдрами и грудью, весом и статью не обижена, зато нагая – однозначно: тут уж против правды не попрёшь, Ксенией её зовут, обтёрла себя мохнатым полотенцем насухо, отбросила в сторонку, причёску феном – фу-у-ух! – взбила там, пригладила здесь. Переступила босыми крупными ногами, встала к зеркалу, улыбнулась, воздушный поцелуй себе подарила, огладила лицо и поехала преображаться: бутылочки-тюбики-спонжи, праймер-лосьон, растушёвка тонального мусса.
Рожицы уморительные корчит, а вот тут ещё веко оттянуть, щёчку, щёчку не забыть, подбородочек обязательно… Консилер, бронзатор на скулы, лоб и кончик носа, пудра, по издужью бровей – толстый карандаш и фиксирующий гель, подводки с драматичной стрелкой, тени, тенечки мои светло-серые (с более тёмными коричневыми по внешнему краю), потом тушь, контурирование губочек и окраска помадой в тёплый бордовый цвет. Ух, сама я красоте своей не рада!.... да шучу, рада-рада, конечно.
Так приплясывала нагишом, наводила макияж, душилась дева Ксения, бросая из пульверизатора невидимые иглы на заушные впадинки, кропила уютную ямку в межбюстье, орошала изнанку породистых запястий. Пшикнуть себе в подколенные сгибы – это уж непременно, чтоб подол юбки, колготы, отвороты сапожек весь день исподтишка вбирали в себя, питались этим волшебным запахом.
Шипящие иголки в пульверизаторе-флакончике благоухают сегодня коньячным ирисом и терпким колдовским ядом, мимолётной грозой и «до мажором» третьей оркестровой флейты – где-то на периферии, прозрачным намёком. Последний, завершающий прыск – будто бы ниже пояса, но тут же и в сторону, возле дамского сокровенного, на грани интимного, под живот, скользом, чтобы лишь обозначилось облачком коварного дурмана и сопровождало незаметно на расстоянии.
Заковывалась Ксения в ожерелье бюстгальтера – разбрасывала на руках взрывное чёрное кружево с оборкой атласа на подкладке. Втискивала в витое переплетение застёжек и поддержек свои главные символы материнства и женственности: огрузал бюстгальтер, надувался важно, гордый своим наполнением, разглаживался, принимая в себя хлебные, горячие тяжести грудей. Привычно, с лёгким изломом, заводила дама сдобные локти в перекрестья атласных вервей, глядела, чтобы не дали нигде некрасивой слабины. Верви сливочные плечи обсекли крепко, подмышечные кусовища подобрались в тугих вырезках, набухли, опругли.
Женщина, натягивающая удила и поводья лифа, закладывающая замки бюстгальтера на спине – что может быть беспомощнее и прелестнее? Отдувая с лица непослушные волосы, подавалась Ксения у зеркала грудью, гнула стан, выпячивала на весь мир кружевное изобилие, мило и чуть неудобно заламывала назад полные руки, будто сама себя сзади бретелями связать норовила. Искала ощупью нужную застёжку на середине спины, найдя искомое, прилаживала крючок на крючок. Приладила, качнула богатым телом, большими пальцами под всеми лямками и перехватками скользнула: не извернулась ли где тесёмка? не смешались ли две в одну? иначе под одеждой выступать будет, а изнутри примется плоть натирать и беспокоить, неудобство чинить.
Довольна осталась, повернулась так и эдак. Груди в бюстгальтере ожили, округлились на атласной подушке, смотрят из чашек словно два солнца из-за пенистого горизонта. Туг и крепок иссиня-вороной бюстгальтер, чашки – словно наручники стальные, вклеились в тело, постоянство женского силуэта сохраняя. Капли сосков плотно притёрлись каждый в своём атласном уголке, поначалу от беспокойства и трения после душа шевельнулись было, сонно прянули, обозначились сквозь ткань… После улеглись, успокоились – не трогает больше никто.
Надевала Ксения трусики. С вечера было решено – какие сегодня будут, продумала стиль, фасон, настроение. Вынуты из ящичка трусики с чёрной каймой, с кисеёй паутины посередине, в развёрнутом виде на игрушечную лодочку похожие. Кондиционером пахнущие, чистотой, скошенным клевером. К вечеру от долгого соприкосновения с телом сменится строгий запах белья на сладость распаренных берёзовых листьев, потянет от него раскипячённым духом, будто от печного пода, пряным послевкусием, острой женской смолой. Смелой формы трусики – спереди лепестком гвоздичным заостряются, сзади раскидываются чуть шире, дрожат косынкой пружинного чёрного шёлка, с краями-бритвами. Долженствуют трусики охватывать разделённые природою половины-ягодицы, чтобы вместе тем половинам весь день в упряжке пребывать, дружить, боками тереться, переваливаться, друг за дружку хотеть спрятаться, чтоб не на воле им вхолостую болтаться и не безобразничать.
***
Втягивает Ксюша себя в трусики-лодочку, перебирает ножками, то отступит, то коленки сведёт, то чуть пятки расставит, разгибает тулово своё ладное, чертит в воздухе окружности бёдрами: туговато идут трусики в самом широком месте фигуры, почти скоблить ими надо.
Зато на чресла потом садятся в самый раз, намертво, как тут и сшиты были – кисейный лепесток прилегает под лобковую косточку, мелким ситечком бархатно вбирает в себя трепетное паховое содержимое: лежи смирно, влажное-хитрое, и слёзки клейкие понапрасну не лей, обратно долго не выпущу. Берёт тонкая полоска в оправу женское достоинство, подхватывает снизу и обочь, ловкими каёмками его местонахождение ограничивая, уплотняет, в литую горсть собирает, будто боится, что разбежится, вытечет яблочная тайная плоть. Улеглись между ног прозрачные трусики – словно клочок тумана меж двумя утёсами прилепился.
Приседает дама грациозно, ножки на ковре чуть разъединив, бёдра прочны как бойцовые скалы, шаловливо отводит ягодицы назад – ладно ли село? доводит действо до конца, щёлкнув и симметрично расположив бритвенные резинки на себе сзади – чтоб, упаси Боже, ни единой морщины на гладкой материи.
Трусики с каёмочкой становятся ровны и напряжены как яхтенный парус, будто перепонка барабанная, мухе крылышком не зацепиться, а резкие плавочные кромки наискосок рассекают, разнимают женский зад на аппетитные сытные доли. Чёрным шёлком две подружки-ягодицы пополам облиты, с тем похож спелый зад в тугих трусиках на благородную, жаркую голландскую печь, с угла на угол облицованную блескучими шелковистыми изразцами.
