Он бежал, внимая стенаниям предков, что теснились в глубинах Излома. Бежал, оставляя позади предателей. Друид, обманутый братьями – южными жрецами, возжелавшими принести его в жертву Рогатому. Его! В чьих жилах текла смолянисто-черная кровь древнего дуба. Густая, вязкая, крамольная, не чета той пресной синевато-алой жиже, наполнявшей нынче молодые и до беспредела лицемерные деревца.
Над головой, среди высоких зазубрин, мрачнело небо. Близок Самайн, возвещавший Смерть Лета. Вот-вот лопнет защитная плева, что скрывает мир живых от мира мертвых… и тогда полезут, попрут все кому не лень. Высшие и низшие, безобидные и мерзопакостники, но скверны конечно больше. Грядет холод и ночь. Без луны, без звезд. Без надежды на спасение, если он не успеет…
Друид втянул носом едкую лесную прелость, навеянную мхами и плесенью. Сколько еще оставалось до Прародителя, он не ведал. Тот непрерывно менял местоположение, прятался. И чему уж дивиться. Многие хотели разжиться им: кто хапнуть силы побольше, чтоб на полвека вперед хватило, кто веток на посохи нарубить, а кто и вовсе спалить, принося очередную жертву алчущим богам.
– Вир… долго еще? – задыхаясь, спросила Лерия.
Девчонку он подобрал на опушке, неподалеку от священной рощи северных жрецов – исхудалую, истерзанную, обреченную на смерть. Она сидела под стройным деревом боярышника – точно опьяненная – а злыдни-корни высасывали из ее запястий ароматную юную кровь, наливая ягоды пунцовым цветом. Испытание она не прошла, теперь ее не примут… в друиды. Точнее, лже-друиды. Ведь таких, как он, больше по эту сторону мира не было.
– Молчи, – ровно ответил Друид, давно овладевший искусством смешивания – его дыхание настолько сплелось с дыханием самого леса, что он больше не чувствовал, как легкие наполняются воздухом.
Друид резко остановился. Плечо ему кольнула холодная еловая лапа. По щеке скользнуло влажное липкое месиво – на ветвях гирляндами висели еще свежие внутренности. Кишки да печенки покорных дев, отдавшихся на заклание Рогатому Богу.
– Отдохни в моей тени, – молвило подлое серебристо-зеленое создание.
– Сгинь! – шикнул ей Друид.
Ель не преминула убраться с пути, отвергнутая словом правды, словом, против которого не попрешь. Друид умело выдергивал из глубин вековой памяти пучки образов, слов, фраз, ибо хранил знания своего народа. Не высеченные ни на одном камне, не рассказанные, не переданные… пока. Среди прочих жрецов, обретших душу животную, не растительную, не было ему покоя, не взлюбили его. И жертв хотели кровавых, плодов земли казалось им мало. К тому же знал Друид то, что не положено другим. Люди завистливы, люди коварны, а жрецы —лже-друиды – и того хуже.
Лерия споткнулась и упала к ногам Друида, взрыхляя носом сухую листву. Губы Вира на мгновение дрогнули в улыбке. Молоденькая еще. С кем не бывало?
В голову вонзились воспоминания о его собственном испытании. С тех пор минуло великое множество лун, ведь он был совсем мальчишкой. Может лет девять… или одиннадцать… щуплый дубок, едва выползший из желудя. Но цепкий, хваткий, жадный до знаний.
Год с лишним он провел в диких чащобах леса, в таких дебрях, где каждая клеточка бытия пронизана магией, земля парит ею, источает ее словно яд. Нахлебаешься вдоволь – считай, покойник. Столько воды утекло, но Вир все помнил, в крупицах, в былинках.
Тогда старик-дуб и призвал его к себе. Дремучий великан, и не дерево вовсе, а мира столп, не меньше.
Он принял Вира с распростертыми объятиями, как сына, давно потерянного в колесе времен. Как только не раздавил его своими грубыми шершавыми лапищами.
Зашелестела темно-зеленая шевелюра. Прародитель заговорил.
– Присядь, мальчуган. – Земля набухла, вспучилась, вскрылась. Наружу прорвались исписанные рунами корни. Кто их высек, кто оставил здесь, Вир и помыслить не мог. Сев на колено старику, он приготовился слушать.
– Есть два пути, – молвил дуб, – путь жизни и путь смерти. Выберешь первую дорогу, и все, чего не коснешься, подарит жизнь. Выберешь вторую – пойдешь тропой смерти, сея горечь, страх, обиды, ненависть. Твое дыхание станет смрадом, несущим погибель. Тебе решать, малец. Но обернись и посмотри на своих братьев, кем стали они. Такой ли судьбы ты хочешь для своего народа? Крови и слез?
– Разве я могу что-то изменить? – удивился тогда Вир. – Верховный жрец, Самар, вон какой сильный! Может волка надвое порвать.
– Порвать, сломать, покалечить… – горемычно вздохнул старик. – И они смеют нарекать себя друидами! Ты еще юн и чист, коим был мир при сотворении, из тебя выйдет истинный друид… призванный, а не самозванный.
– Тогда я выберу жизнь, – пылко ответил Вир.
Дуб поглотил его, вобрал в себя и вне себя, будто выкинул в иной пласт мироздания. Впитал всего, без остатка. Опустошил вены, вновь наполнил их соками и своей первозданной кровью. Вдохнул силу в его тело. И на заре нового дня возложил на голову венок знаний.
Теперь этот дар камнем лежал под его черепушкой. Маленьким таким камушком, размером с грецкий орех, но неимоверно тяжелым. Тяжелее, чем сам мир.
По серому небу разлились фиолетово-багряные полосы —вспухшие вены на лбу Богини-Матери, исторгающей из нутра Тьму.
Близок, очень близок Самайн. С ним явится Он – Рогатый Бог, отец Тьмы, дабы забрать свое дитя и выкинуть в мир людской. Скормить дочурке плоть Прародителя и души тех, кто вверил себя ему.
Но сперва он должен добраться до Друида.
