Не в том интерес, что мои, обычного человека,
представления о мире и жизни не менее богаты,
чем таковые выдающихся умов, а в том, что они
часто вернее великого множества суждений
самых известных из них.
Может, покажется несколько странным, но одно из наиболее сильных детских впечатлений в возрасте, когда человек начинает пытаться думать и что-то соображать, связано у меня с самостоятельным прочтением первых книжек. Не содержанием, а показавшейся мне почти магической их безошибочностью. В жизни, я часто видел и слышал, люди делали не то, что надо, говорили не так, как думали: слова и мысли их представлялись мне сомнительными либо явно неправильными. В любой же попавшей в руки книжке все было абсолютно верным, стройным – ни одной пропущенной даже самой малой буковки или запятой. С таким божественным восприятием книги я прожил лет до 11—12, пока в задачнике по арифметике не обнаружил одну ошибку. Настолько тогда поразился, что раз десять разными способами решал злополучный пример и сверял мною полученное с помещенным, по тогдашним правилам, в конце задачника ответом, дабы утвердиться в столь не представляемом для меня издательском упущении.
За первым случаем последовали следующие. Дальше, по мере того как мы взрослели и тогдашняя жизнь обязывала нас, кроме нужного и полезного, обращать свой взор на массу политической и другой макулатуры, все поехало по закону геометрической прогрессии. Интерес мой с опечаток и типографских ошибок перешел на содержание, на суть авторской концепции, особо тогда, когда они касались тех вещей, что интересовали меня или, по крайней мере, к которым я был не совсем безразличен.
Так вполне естественно у меня выработалось критическое отношение к написанному слову, причем в плане не только отрицания, но и подтверждения собственных размышлений, что, как известно, доставляет нам особое удовольствие.
Приведенное ниже есть результат обработки сделанных мною в разное время заметок на полях прочитанных книг. Мне лично их кажущаяся ценность представляется в том, что они вне каких-либо политических и прочих веяний, вне моды, вне подчиненности чему-то заранее придуманному. В них, без всякой предвзятости, авторские мысли, навеянные моим, часто интуитивным, пониманием природы и человека.
Интуиция же, видимо, есть не только постижение истины без логического обоснования, основанное на опыте, чутье или нашей проницательности. Скорее нечто большее, это дух природы, оплодотворяющий мысль через информацию, накопленную и неким образом обработанную и приспособленную живой жизнью для указанного на нас воздействия. Мы буквально наполнены не только собственными знаниями и опытом, а, в неизмеримо большей степени, таковыми предшествующего нам живого мира. Как они попадают в сознание и как извлекаются, меня не интересует: достаточно факта тесноты идей и бесконечной их повторяемости. Лишь истинным открытиям суждено быть «первыми», с тем чтобы также, в конце концов, подвергнуться неизбежному повторению.
Я называю этот процесс интуитивным финализмом, вытекающим из предопределенных, естественно, не неким божеством, а природой, целей и законов жизни.
Доказательство тому, здесь приведенное, получено во многом на основе чисто личных впечатлений и мыслей, которые затем, иногда через многие годы, подтверждались либо жизнью, либо иным образом. Безусловно, среди соответствующего моим взглядам встречались и продолжают встречаться соображения противоположного звучания. Однако меня последние, не без исключения, мало смущали и не расстраивали, поскольку в подавляющем числе они исходили от людей, мною не очень уважаемых: лживых по природе политиков, разного рода «кабинетных» философов и публицистов, вдруг в переходный период взявших на вооружение прямо противоположное тому, что они звучно декламировали чуть не вчера при советской власти и что никак нельзя объяснить объективным и даже возрастным изменением их позиций.
Тем не менее и этот вывод я всегда подвергал определенному сомнению, до тех пор пока не получал подтверждения ему аналогичной точкой зрения, исходящей от заслуживающей доверия личности. И совсем исключал таковй, когда устанавливал, что подобного моему придерживаются явно мне импонирующие давно знакомые люди, особо те, кто всю жизнь занимался истинно полезным делом, а не заказным трубадурством.
ПОЛИТИКИ, РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ, ИХ ОКРУЖЕНИЕ
О Карле Марксе у меня сложилось, должен признаться, достаточно поверхностное, но абсолютно негативное мнение еще в студенческие годы. Поверхностное потому, что трудов его тогда мы как следует не читали, чужой весомо-объективной оценки их не знали и руководствовались больше интуитивными соображениями и отдельными косвенными признаками. Например, своими впечатлениями от тех, кто «вколачивал» в нас его идеи, но не оставил при этом в сердцах и душах ни благодарности, ни восхищения, так естественно свойственных молодому возрасту и постоянно, помню, возникавших в сфере других наук и других встреч. Более того, все «те» были в наших глазах достаточно серыми и даже жалкими личностями, вынужденными, как нам казалось, некими обстоятельствами заниматься ненавистным делом и постоянно пребывать в состоянии начетчиков, не способных достойно и аргументировано ответить ни на один из «каверзных» задаваемых нами вопросов. Конечно же, подобное отношение не могло не переноситься на ими читаемое.
Позднее, во времена наступившей гласности, когда на общество низверглась масса ранее ханжески запрещенной литературы, моя интуитивная оценка Маркса оказалась даже несколько приглаженной в сравнении с давно о нем написанном. Тем не менее, как бы в таком случае она ни совпадала с мнением других, сколь бы последних ни было много и как бы ни были они для меня авторитетны и уважаемы, – оставались определенные сомнения в правильности подобных суждений. Снять их можно было только при более глубоком ознакомлении с предметом и соответствующем его анализе. Я сделал это, и сделал не только в силу данного обстоятельства, но и, в какой-то мере, под воздействием недавно прочитанной безупречной критики Маркса графом Витте (о которой далее упомяну). Настолько безупречной, что по тем же соображениям она вызвала у меня желание немедленно подтвердить или отвергнуть окончательно как виттевский, так и свой собственный взгляд на Маркса. Я проштудировал его главный труд – «Капитал» и, уже без сомнений, вот к чему пришел.
Первое, что сразу бросается в глаза, начиная с предисловий к «Капиталу», – это безмерная, лишенная самой элементарной скромности, авторская амбициозность; притязания на «открытие
