Мир твоему праху, дорогая матушка.
Ты умерла всего несколько часов назад, и прямо сейчас я мчусь в Ласс, чтобы увидеть то, что осталось от твоего тела. Моя Кэтти считает, что это письмо поможет мне успокоиться, хотя мне кажется, что я и так спокоен, собран и готов действовать. Помнишь Кэтти, мама? Я рассказывал тебе о ней несколько раз. Ты ещё швырнула в меня бокал с бренди, залила ковёр и кричала, что свернёшь мне шею, если я не выкину из головы идею жениться на ней. Прямо сейчас она едет со мной в карете и держит меня за руку. Я правда люблю её, мама. И буду любить, пусть ты и возненавидела бы меня за это.
Слуга сказал, что ты не успела выйти, потому что выбрасывала из окна расчётные книги. Надеюсь, это ложь. Даже ты не могла сгореть из-за этого. Нелепо! Мама, ты же понимаешь, что твоя жизнь стоила гораздо больше этих бумажек, правда? Ведь правда?
А я говорил тебе, чтобы ты снесла наш дом в Лассе! Там сгорели бабушка и дедушка, сгорели твои старшие братья, а теперь сгорела и ты. Это место проклято! Я прикажу сровнять его с землёй и прочитать очищающие молитвы. Целых два пожара!
На самом деле, я не верю, что ты по-настоящему умерла. Ты же Железная Шарлотт, баронесса Рочестер, самая влиятельная женщина Юга. Тебе под силу отстроить прииск, проложить железную дорогу и подмять под себя биржу. Ты держишь четверть мира в своём кулаке – мне кажется, что ты вполне можешь вернуться к жизни, если я неправильно распределю бюджет.
Наверное, ты бы не хотела этого знать, но папа поёт от радости. Ну, и проклинает тебя. Вы и в самом деле ненавидели друг друга, да? Худшая сделка в твоей жизни, лучшим мужчиной для тебя был бренди… Никогда не понимал, зачем ты вообще решила заключить этот брак, если ты отослала папу после моего зачатия и постоянно попрекала его суммой, в которую он тебе обошёлся. Ты и правда не видела его до свадьбы и выбрала по родословной, как собаку? Это неправильно, даже если ты уже была баронессой и занималась делами поважнее.
Тебе было три, когда твоя семья сгорела, мам. Шестнадцать, когда ты впервые заявила о себе как о баронессе и хозяйке Рочестера. Девятнадцать, когда ты вышла замуж. Двадцать, когда родила меня.
Мне двадцать девять, но я не готов, мам. Я не могу стать новым бароном. Не могу… Ну правда, я не могу занять твоё место. Ты потратила пятнадцать лет на то, чтобы научить меня вести дела, но ты же знаешь, что я не справлюсь. Ты сама говорила мне, что мои сметы отвратительны, а моими предложениями можно топить печь. Что я – это худшее, что случалось с Рочестерами, пусть ты и не помнила никого из своей семьи. Что дворецкий и горничная, которые вырастили тебя, отхлестали бы меня линейкой за неумение складывать цифры. Что мне нельзя доверить даже управление слугами, не то что прииск, и что…
Кстати, папа уже пригласил на похороны своего брата. Графа Хайдеггера, я имею в виду. Того, который Сумасбродный Хайдеггер, «старый хрыч» и в чей портрет ты метала ножи. Не знаю, как он отреагировал. Ты бы как отреагировала на его смерть?
Я думаю, он лучше всех относился к тебе. В смысле, он был единственным, кто видел в тебе человека, а не приложение к твоим любимым кливденским яблоням. Я знаю, что вы ненавидели друг друга и враждовали с того момента, как Грегори Хайдеггер занял место предыдущего графа на собраниях, а ты с неуважением отнеслась к болезни его отца. Папа говорил, что вы даже дрались по молодости, пока его брат не сломал спину. Я даже верю, если честно, но всё равно удивляюсь. Ты правда дралась с ним? С твоим здоровьем, когда ты заболевала от дуновения ветерка? Я понимаю, что тебе всегда было плевать, и ты работала, пока не начинала харкать кровью, но драки? А как же швыряние бокалов, крики и оскорбления?
В любом случае я рад, что он будет там. Правда рад, мам. Вы обменивались записками с оскорблениями несколько раз за день – наверное, ты бы тоже хотела проводить его в последний путь.
Брайан сказал, что позаботится о тебе и твоём теле сам и что три дня до упокоения ты проведёшь в его храме. Это же тот самый храм Всеединого, который ты и построила, да? Я не очень следил за жизнью Святого, если честно. Он всегда называл тебя «бабушка баронесса»? Вы правда были настолько близки? Ты действительно подобрала его у дороги и вырастила как родного? Мам, ты ведь любила его гораздо больше, чем меня?
Ой. Чернила размазались. Прости, не могу перестать… Я знаю, что ты бы презирала меня сейчас, но слёзы сами текут. Правда. Я сейчас поправлю – у Кэтти есть платок. Кажется, я не взял свой.
Я не смогу. Нет, это невозможно. За свою жизнь ты рассорилась со всей знатью Юга, Востока и даже Запада. Особенно Запада, когда не позволила им создать кофейные плантации на Юге, или что они там хотели сделать. Тебя ненавидят, мам, я просто не знаю, как мне с ними разговаривать.
Но тебе же плевать, да? Плевать на всё, кроме поместья. На всё, кроме прибыли. Деньги, бюджеты, прииски, шахты и проклятые кливденские яблони, потому что куча деревьев для тебя была важнее всего остального. Но ты даже ни разу там не была! До того как ты забрала меня, я жил с папой в Кливдене, если ты вдруг забыла, – поверь, это место того не стоит. Я помню, что там родилась горничная, вырастившая тебя, но совершенно не понимаю, почему эти унылые сады так запали в твою голову. Видимо, я слишком ничтожен и моих мозгов никогда не хватит, чтобы понять величие твоих замыслов. Ты с детства твердила мне, что я буду один стоять между Рочестером и всем миром, но я так тебя и не понял.
Мы почти приехали. Кэтти уже позаботилась о том, чтобы найти нам место, раз дом сгорел: даже если какие-то комнаты сохранились, я никому не позволю там остаться. Как только мы разместим вещи, то поспешим в храм. Папа и граф тоже едут сразу туда.
