Служебный кабинет в здании на Петровке оставался тем же унылым помещением, что и пять, и десять лет назад. С блеклыми зеленоватыми стенами, письменным столом с дерматиновым верхом, старыми стенными шкафами и портретами Ленина и Сталина, смотревшими на улицу сквозь окна напротив. Но что-то в кабинете незримо изменилось, вероятнее всего, царивший в нем дух. Хозяин помещения Эммануил Александрович Третьяк, сотрудник Генеральной прокуратуры СССР, был в душе доволен тем, что более года назад попал в состав Центральной комиссии по реабилитации. Работать приходилось много, но работа приносила удовлетворение. С той же скрупулезностью, с какой в былые годы готовил обвинительные документы, теперь он трудился над оправданием невинно осужденных людей. Вдумчивость и добросовестность по праву считалось стилем, присущим Третьяку. Стопка дел реабилитированных лиц потихоньку росла.
Утром он принял к рассмотрению дело осужденного в 37-м году Бориса Леонидовича Тагеева, писателя и журналиста. Отодвинув допитый стакан чаю, аккуратно переворачивал страницу за страницей и знакомился с личностью, чья трагическая биография оказалась весьма насыщенной и запутанной. Вот, пожалуйста, – родился в семье юриста, значит, мог бы сам стать правоведом, коллегой. Тогда, глядишь, все и обернулось бы по-другому. Тем не менее молодой человек добровольно поступил на военную службу, получил офицерский чин. Призванный из запаса поручиком кавалерии, участвовал в Русско-японской войне, попал в плен и целый год томился в японском лагере для военнопленных со смешным названием Мацуяма. После освобождения судьба ненадолго занесла бывшего офицера в Петербург, где он закружился в революционных вихрях, но спохватился и решил унести ноги от надвигавшихся расправ над участниками событий 1905 года. Вновь оказался в Японии.
«Эк тебя кидало, – переводя взгляд на окно, подумал Третьяк. – Жену вот чужую увел в Японии от законного мужа, русского капитана 1-го ранга. Как будто не ведал, что один нехороший поступок тащит за собой другой. Потому и пошла твоя жизнь как-то кособоко».
А строки текста не отпускали и вели дальше. Из Нагасаки Тагеев английским пароходом отправился в Гонконг, потом забрался во Францию и дальше в Швейцарию, в Германию. Был журналистом, коммивояжером, еще черт-те кем. Авантюризм на каждом шагу. Жена не выдержала тягот и сбежала от несерьезного мужа в Россию. А какая нормальная женщина столь суетную жизнь выдержит? С началом Мировой войны Тагеев поступил военным обозревателем в лондонскую газету «Дейли экспресс» и был зачислен в батальон журналистов Британского волонтерского корпуса. Ему присвоили звание подполковника и назначили командовать журналистами, среди которых было немало известных людей, в том числе автор Шерлока Холмса писатель сэр Артур Конан Дойл.
Зря, однако, ты получил чин подполковника английской армии, зацепился за прочитанный факт Третьяк. Потом тебе припомнят этот кульбит судьбы. Не знал, должно быть, журналист, что когда-то давно, после присвоения чина генералиссимуса, полководец Суворов сказал близким: «Велик чин, да он меня придавит!»
Но что произошло после войны?
Когда в Европе умолкли пушки, Борис Леонидович оказался в Америке, издавал книги на английском языке. Завел массу связей, которые в итоге привели его в Советский Союз. Работал в редакциях журнала «Огонек», газеты «Гудок», «Рабочей газеты». В 20–30-е годы написал несколько книг, изданных хорошими тиражами и принесших автору немалые средства.
Следующий факт биографии писателя оказался печальным: 19 октября 1937 года он был арестован в Москве.
В чем обвиняли? Сейчас поищем… Документов в деле оставалось много: смотреть не пересмотреть, а рабочий день как обычно незаметно подходил к концу. Третьяк заглянул в последние страницы. Так и есть: обвинен как японский, английский, американский, французский и итальянский шпион. Все, что сам о себе сообщил следователю, стало статьями обвинения. Много наговорил на допросах, будто хотел выговориться. И о других тоже не стал молчать. Вот, пожалуйста, цитата: «Японским шпионом стал и русский лейтенант флота Деливрон, который до войны закончил университет в Токио. В 1906 году он жил в Японии, ходил в японской национальной одежде и следил за русскими».
При этом в протоколах допросов не приводится никаких доказательств.
Приговор – высшая мера наказания. Приведен в исполнение 4 января 1938 года. Всего два с половиной месяца провел Тагеев в заключении. За такое короткое время, прикинул Третьяк, подходя к окну, он свою бурную биографию мог изложить только скороговоркой, и то не с начала.
Суета людей и машин на шумной столичной улице не отвлекла прокурорского работника от мыслей о прочитанном деле. Все надо пересматривать, решил он, там кругом нарушения: и по ходу следствия, и при вынесении обвинительного заключения.
Повернулся к столу и вспомнил прочитанную фразу о лейтенанте флота, который жил в Японии.
– С этим японистом-то что стало? – вслух сказал Третьяк и взялся за внутренний телефон.
– Светлана Владимировна? Да, это – Третьяк. Спасибо. Я вас вот о чем попрошу. Посмотрите-ка для меня, пожалуйста, не проходит ли по нашим документам Андрей Андреевич Деливрон. Фамилия редкая, дополнительные сведения не потребуются. Я понимаю, что быстро не получится. Подожду!
Ждать пришлось две недели, пока помощница под роспись передала Третьяку тоненькую папочку на Деливрона А.А. с грифом «Совершенно секретно» на титульном листе.
Первый взгляд на страницу дела, где были указаны даты жизни Деливрона – родился 4 октября 1880 года, умер (расстрелян) 16 июня 1920 года, немного смягчил Эммануила Александровича, который мысленно реабилитировал Тагеева по важному для себя эпизоду. Оказалось, что в 1938 году на стол следователя легла информация о «японском шпионе» лейтенанте Деливроне, которого почти двадцать лет, как не было в живых. Знал Тагеев о смерти япониста или нет, неважно. Своим сообщением он ничью душу не сгубил.
По плану было намечено продолжать работать с делом Тагеева, но захотелось удовлетворить любопытство и, хотя бы «по диагонали» пробежать глазами материалы о русском морском офицере с французской фамилией, связавшим молодость со Страной восходящего солнца.
Итак, в деле под строгим грифом указывалось, что А.А. Деливрон происходил из морской семьи, в которой моряками и даже адмиралами были дед Карл Францевич, отец Андрей Карлович и брат отца Карл Карлович, известный как капитан Шарло Деливрон, исследователь дальневосточного побережья Российской империи. Молодой Деливрон подобно старшим родственникам окончил Морской корпус в Петербурге и получил назначение служить на военных кораблях Тихоокеанской эскадры. Потом ни с того ни с сего, как показалось Третьяку, офицер оказался на излечении в военном лазарете японского города Нагасаки. Дальнейшая судьба бросала его так же, как Тагеева, с которым они, скорее всего, были знакомы. Оба происходили из породы людей, которых называют «перекати-поле».
