Тёмная кровь растекалась и впитывалась в земляной пол сарая, превращаясь в грязь. Дядя Саша смотрел на это, и руки его тряслись сильнее, чем с утра. В этой бурой грязи валялась раздавленная чьей-то ногой поллитровка из-под колы, из которой вытекали остатки самогона. Дядя Саша сглотнул, сухое горло сдавило спазмом. Жажда путала мысли, всё тело начал колотить озноб. Нужно идти домой, запах крови, смешанный с парами самогонки, казалось, просачивался в поры кожи и выступал холодным потом. Дядя Саша аккуратно закрыл скрипучую дверь сарая и, опасливо пригнувшись, прячась за кустами и раскидистыми лопухами, доковылял до своей хибары.
Жил дядя Саша у старого погоста, сразу за заросшим садом начиналось поле с холмиками, кое-где стояли покосившиеся кресты, а ближе к дороге остатки стен деревенской церкви. Сейчас местных хоронили дальше от деревни, ближе к райцентру. Молодёжь увозила стариков доживать в город, дачники мёрли по месту прописки, вот и получалось, что старое кладбище уже лет десять стояло всеми забытое и потихоньку зарастало, да и работников там не было, ни сторожа, ни копателей. Когда-то дядя Саша занял брошенную сторожем избушку, маленькую, низенькую, наполовину вросшую в землю. Казалось, её даже не строили, а она сама в давние времена проклюнулась печной трубой из земли и выросла, растолкав комья земли. Низкая дверь привычно взвыла, пропуская в тёмное нутро дома хозяина.
Утром дверь затряслась от сильных ударов, а потом и вовсе распахнулась, впуская в дом двух угрюмых полицейских. Молодой закрутил головой, осматриваясь в полумраке единственной комнаты. Смотреть особо было не на что: маленькое оконце, занавешенное какой-то выцветшей тряпкой, под ним стол, накрытый газетой, и стоявшие на нём гранёные стаканы, вместо стульев лавка, в углу притаилась облупившаяся, полуразвалившаяся печь, а рядом в простенке металлическая кровать, заваленная каким-то грязным тряпьём. Вот вся обстановка. Пахло здесь хуже, чем в колхозном свинарнике, какой-то гнилью, немытым телом, дешёвым табаком и старым перегаром. Молодой сморщился и покосился на входную дверь с большим желанием побыстрее покинуть столь «уютное место».
– Фу, вонь-то какая! Может, он помер давно?
– Дядя Саша, выходи, дело к тебе, – сказал старый полицейский и снял фуражку.
Тряпьё на кровати зашевелилось, и из него на свет выбрался мелкий мужичонка. Дядя Саша лупил покрасневшие, слезящиеся глаза на незваных гостей и переминался с ноги на ногу. Спал он прямо в одежде: старом сером костюме в полоску и в рубашке, цвет которой раньше был белый или голубой, сейчас уже не угадать, до того она была засаленная и грязная. Возраст, как и цвет рубашки, определить было сложно. Сальные патлы, кустистая борода, синюшное лицо, где выделялся только бугристый нос.
– Рябятушки, вы чего тута? Я не буянил, честное слово! Если соседка жаловалась, то врёт она, не ворую я у ней кур. Болею, из дома не выхожу. Вон как лихорадит. Есть у вас чего попить? Жажда проклятая замучила, денег на лекарства совсем нет, вы помогли б рублём, подлечиться надобно.
Хозяина и правда заметно потряхивало и даже немного пошатывало, лицо его побледнело, и глаза на отёкшем лице больше напоминали щёлочки.
– Пить надо меньше, – буркнул старшой. – Мы к тебе с вопросом. Ты давно своих собутыльников видел?
– Ну, какое пить, в завязке я. Говорю же, болею, с выходных ни капли в рот не брал. Никого я не видел, Христом богом молю, мне бы врача, или лучше дайте денег, я до аптеки дойду.
– Как же, не видел, а тебя вчера с ними видели около Мишкиного сарая, где вы обычно пьёте. Что скажешь?
– Чего я скажу, голова как чугун, и мутит, ни думать, ни говорить сил нет. Может, и был там, самогон им принёс, а потом ушёл в магазин. Не помню ничего, сил нет с вами болтать, помру сейчас.
– Слушай, дядя Саш, ты свой цирк кончай. Вчера твоих дружков мёртвыми нашли в сарае. Так что ты теперь под наблюдением и первый подозреваемый, если бы не пару моментов, так я бы сегодня тебя арестовал уже. Давай рассказывай, чего видел.
– А то мы тебя подлечим для освежения памяти, – добавил молодой, доставая из крепления на поясе резиновую палку. – У меня и лекарство есть.
– Ничего я не видел! Изверги! Убийцы! Кровопийцы! У-у-у-у! Звери! У-у-у! – заверещал дядя Саша и забился, как припадочный.
– Да ну тебя к чёрту. Из деревни не уезжай, ты свидетель, – буркнул старшой и вышел на улицу, молодой поспешил за ним, косясь на уже визжащего в ультразвуке хозяина.
На улице оба полной грудью вдохнули свежий деревенский воздух. Осмотрели двор и сели на поваленную колоду у полуразрушенного дровяника. С этого места был виден покосившийся забор сада, где старые яблони, раскорячившись, скребли покрытыми серым лишайником ветвями по земле, и дальше за ними уходящее к лесу кладбище и руины церкви, тянущейся в небо обломком колокольни, словно перстом. Старшой, отдышавшись от смрада в избе, достал сигареты из кармана кителя.
– Тапки его видел у входа? Все в какой-то дряни выпачканы. Был он в сарае, зуб даю, – начал молодой, закуривая.
– Да видел, но ты же понимаешь, что не он убил. Даже пусть они чего и не поделили, и он им бошки топором оттяпал, – старшой посмотрел на валяющийся в крапиве у дровяника ржавый топор, который, похоже, никто не брал в руки уже много лет, – что мало вероятно, так эксперт звонил, говорит, умерли они оттого, что им кто-то стилет в сердце воткнул, а уже мёртвым головы поотрубал.
– Пиздец. Стилет? Это эксперт романтик, заточка, скорее всего. Значит, кого-то из бывших сидельцев искать надо. А этот дядя Саша не сидел?
