Парк развлечений остался позади, и издалека грохот уже не казался таким оглушающим. Пия была не одинока в своём желании перевести дух и потешиться в сторонке какой-никакой тишиной: тут и там непринуждённо целовались молодые парочки; усмирённые дети пялились на вечно голодных уток в пруду, жадно поглощали чипсы и крепы[1] с чёрным шоколадом, а самых маленьких не было даже видно за облачками сладкой ваты – с виду это она сама на ножках бегала с восторгом от одного аттракциона к другому, может желая забраться обратно на сахарные небеса. А вон там, в тени рожкового дерева, пожилая чета смаковала порцию риса с овощами и внешне была заинтересована всем вокруг, пребывая, видимо, в статусе жюри на конкурсе смотрелок.
Пия присмотрела себе свободное местечко на траве и расположилась лицом к мягкому весеннему солнцу. Тело так и гудело от переизбытка адреналина – на всякого рода аттракционах пришлось не меньше четырёх раз испытать себя на прочность, то падая вниз, то снова «цепляясь макушкой за облака» – как кажется каждому, кто боится высоты. Вытянув ватные ноги, девушка глубоко вдохнула свободного воздуха с нотками попкорна и прикрыла глаза. На губах сразу скользнула лёгкая улыбка, и Пия разнежилась, как пингвин, которому в печеньках с предсказаниями попался анчоус.
Мерное плескание рыжих уток напоминало звуки моря, и понемногу девушка начала расслабляться. Кожа приятно прогревалась, будто соприкасаясь с лёгким шёлковым шарфиком, и сразу освежалась бризом – едва уловимыми ментоловыми струями. Вот уже и ноги обмякли, и сердцебиение утонуло. Постепенно все звуки слились в монотонный гул и стали незаметными.
Расслабившись, девушка легла на спину. Но отдых был не долгим. Зароились мысли о надоедливой матери, о заносчивой сестре и её новом хахале. Эх, пришлось лишиться приятной невесомости и вернуться на землю: она приоткрыла глаза и стала бездумно провожать слева направо облака.
«Вот бы и мне так унестись однажды подальше, чтоб никто-никто не нашёл. Что происходит за горизонтом, что за пределами Испании?.. Неужто и там – всё одно не продохнуть. Надоело жить как в тюрьме. Даже моей тридцатилетней задаваке-сестре не слаще – и неизвестно, сможет ли новый ухажёр забрать её подальше от вечного материнского «я хочу тебе только счастья, а потому сяду на твою шею и буду высматривать самое пригодное…».
«Тьфу ты, чёрт! – уже вслух шепнула девушка и скривила губы. – Провались оно всё!»
Пия оглянулась по сторонам, словно боясь, что её услышали. Но не заметив никого из родных, она обхватила руками колени, уронила голову, и пышные тёмные локоны защекотали икры. Из прядей выпал запоздалый цветок миндаля. Девушка потянулась за розовым бутоном и боковым зрением заметила парня, наблюдавшего за ней.
Любопытство взяло верх. Чтобы застать «тайного поклонника» врасплох, она поначалу сделала вид, будто отворачивается – но тут же резко обернулась…
Парень даже не вздрогнул. Перед ним были какие-то альбомные листы – похоже, в них он и смотрел. Почувствовав себя дурочкой, девушка хотела было позабыть о недоразумении и вернуться к грёзам, как парень вдруг, не поднимая взгляда, хитро заулыбался. Пия опять не поняла: из-за неё ли. Смутить её редко кому удавалось – вот и на сей раз она повернулась всем телом к незнакомцу и стала разглядывать не отводя глаз.
Парень снова заулыбался, он явно подыгрывал ей. Она недовольно прищурилась и наклонила голову набок, прикусив губу. В ответ дружелюбный незнакомец еле заметно помахал ей рукой – в его пальцах блеснул карандаш, – а затем принял её недавнюю позу «философа» и жестом дал понять, чтобы она продолжала позировать, вернув на место ажурный цветок.
Девушке стало ещё интереснее – никто никогда не пытался запечатлеть на холсте её юную и гордую красоту – и, ощутив себя героиней кино, она самозабвенно прижалась щекой к ладони и «увлеклась облаками».
Забыв о карандаше, она уже вовсю представляла собственный портрет в ало-жёлтых тонах, чувственный и манящий, как кофе с черносливом и острым перцем! Представляла его дома на стене перед восхищающимися подружками и сестрой. Да-да! Теперь-то мы поглядим, кого больше похвалит мама. Ха! Как бы новый твой любовник не переметнулся к «настоящей женщине»!
Минуты бежали – всё красочней становились виде́ния, но тело затекало. Наконец девушка не выдержала и повернула голову.
На месте незнакомца никого не оказалось!
Это было настолько неожиданно, что она, как околпаченный птенец, широко разинула рот, напрочь растеряв черты «знойной сеньориты». Невозможно было поверить, что кто-то её надул. Вот так просто! Саму Пию! Быть не может! Ту Пию, которая сама кого хочешь и не хочешь надует и лопнет; которая с парнями управлялась хлеще, чем с кастаньетами во время фанданго[2], которая… которая… Да кто он вообще такой, чего о себе возомнил!
Девушка вскипала. Шептала, сжав кулаки, что он наглец, потом – что он или трус, или безумный; даже «страшный» вырвалось ненароком, хотя это и было откровенным враньём. А потом…
А потом она снова обернулась: как ни в чём не бывало там сидел «художник», невозмутимо орудуя карандашом. «Дурацким карандашом!», «дурацкий художник!», и да – сидел…
Его симпатичная улыбка с искринкой и чувственный взгляд всё больше бесили Пию. Теперь было совсем непонятно: подойти и послать его (хотя если послать, то зачем подходить) или сделать вид, что ничего не произошло, и дальше позировать. Но как теперь позировать, если кровь закипела сильнее сливок на углях. Может, уйти? Да куда уйти! Чтоб я когда-нибудь сбегала! Ни за что! Если уж вставать – то только чтобы сбить эту улыбку с его довольной физиономии!.. Точнее, эту классную улыбку с его милой физионо… Так стоп!
Пия замотала головой. Ладно, разберёмся!..
«Художник» прервал её колебания: жестом он пригласил девушку приблизиться и посмотреть на то, что вышло.
От гордой красавицы энтузиазма не последовало. Поэтому парень сам ловко вскочил на ноги и направился к неприступнице, которая тут же, нарочно отвернувшись, сделала безразличный вид.
Незнакомец присел рядом и положил стопкой на траву альбомные листы, но говорить он, видимо, не торопился. Пия снова распалялась. Она продержалась с минуту, а потом всё же открыла рот, чтобы дать волю клокочущей тираде…
Но лексикон детишек, кормивших пернатых остатками блинчиков, не успел перейти в разряд взрослых, так как «художник» достал из кармана очки, привычным жестом разместил на аккуратном прямом носу и заговорил первым.
