К небу вздымались клубы дыма. Горели дома и хижины, слышались крики и лязг мечей. На пятый день арба, первого месяца весны, ирханцы устроили набег на Тарс. Амлон бежала вперёд, так быстро, как только могла. Всю волю, что была в ней, она собрала в кулак. Надо успеть раньше врагов, предупредить горный посёлок, куда сегодня с ночёвкой ушла мать и двое маленьких братьев. Она старалась не плакать, ведь слёзы мешают бежать, старалась не вспоминать, как на её глазах упал замертво отец. Каким-то чудом она увернулась от рук желтолицего с кривым ятаганом и бросилась прочь, в горы. Белое платье мешалось, путалось между ног. Пропади они пропадом, эти ирханцы! Они специально выбрали праздничный день, чтобы напасть. Жители не ждали беды, одели все свои самые красивые одежды и праздновали наступление весны и тут… Дикие крики, топот копыт и эти желтолицые…
Амлон споткнулась. Платье зацепилось за ветку. Она дёрнула нетерпеливо и вдруг услышала топот копыт. Обернулась. Из-за поворота её настигал всадник с обнажённым ятаганом, нестерпимо горевшим алым на солнце. Ей показалось, что это кровь. Дыхание на секунду остановилось, потом она снова вспомнила, как дышать, вырвала своё несчастное платье из цепких лап кустарника, и бросилась вперёд, к горному селению, уже заранее зная, что опоздает, не успеет добежать.
Была бы она на горной тропе, несомненно бы выбрала смерть, предпочла её бесчестному плену, но здесь, среди колючего кустарника, бежать было некуда. Амлон кинулась вперёд из последних сил. В ушах звучал топот копыт похоронным звоном, а глаза застилало пеленой. Она чувствовала, как болит грудь, как каждый вздох раздирает горло. Но трижды лучше умереть сейчас, чем попасть в плен к нечестивым ирханцам!
Но умереть ей не дали. На грани между явью и забытьём, её схватили крепкие мужские руки. Она не слышала слов, да и всё равно не понимала на их жестоком наречии. Попыталась вырваться, но тело отказывалось подчиняться ей. Несколько мгновений и спасительное забытьё накрыло её. Перед этим Амлон только взмолилась Всевышнему о том, чтобы ей умереть быстро и без боли. Смерть была бы лучшим выходом для неё. В Ирхане нет будущего. Только смерть или то, что страшнее смерти.
Амлон
Амлон очнулась. Было темно. Пахло восточными пряностями и ещё чем-то неуловимым. Она пошевелилась и поняла, что руки и ноги у неё стянуты мягким, но прочным подобием верёвки. Чтобы не убежала. Значит она в плену. Она лежала на чём-то мягком, наверное, на подушках. Сквозь небольшую щёлку пробивался луч света. Видимо, она внутри какой-то повозки. Всем телом Амлон чувствовала движение, хотя оно и было смягчено подушками. Жить не хотелось. Плохо было так сильно, что она едва сдерживалась, чтобы не завыть в голос.
Вспоминалась размеренная жизнь в посёлке. Отец копил деньги, чтобы переехать в город, под защиту крепостных стен. Говорили, что в городе царят совсем другие нравы. Женщины там каждый день одеваются как на праздник, а мужчины – помадят волосы и пользуются духами. Это, конечно, были слухи. Но сама Амлон никогда не была в городе, лишь с лёгкой грустью смотрела на знакомых, которые уезжали, иногда пустые, иногда со всем нехитрым скарбом, но никогда не возвращались. Что скрывать – ей тоже хотелось в город. И отец копил, надеясь переехать. Но он не успел. Как и она. Интересно, жива ли мама и братья? Увидит ли она их когда-нибудь? Хотелось плакать.
Вдруг повозка остановилась. Амлон поняла это, когда перестала вдруг чувствовать движение. Дверца открылась, в глаза хлынул яркий свет. Она невольно зажмурилась, а потом услышала с акцентом сказанное:
– Еда.
– Не буду есть! – Она помотала головой.
– Надо есть, – жёсткий громкий голос с характерным восточным акцентом больно резал по ушам. – Повелитель не любит тощих. Не будешь есть – будем кормить силой.
Дверь захлопнулась, оставив её снова без света. Амлон вздохнула. Кормить насильно… Нет она не согласится на это. Они будут прикасаться к ней, и она всё равно не сможет им сопротивляться. Зато если наберётся сил после еды, возможно, придумает, как выбраться. На ощупь она нашла тарелку и странную изогнутую ложку в ней. Потом пошарила ещё. Рядом с тарелкой обнаружился кусок хлеба и бутыль с чем-то. Она попробовала еду и скривилась. Было терпимо, но очень странно и непривычно – много пряностей, овощей и какое-то мясо, странное на вкус. Может быть, конина или харом – ручная ящерица. Что-то необычное. Хлеб был сладким, а в бутыли оказалось кислое молоко. Съедобно, но очень непривычно. Теперь её ожидает только непривычное и ужасное. Если вспомнить рассказы, которые ходили об Ирхане, становится ещё страшнее. Мужчины там имеют несколько жён, которые нисколько не стыдятся выставлять напоказ своё тело. А девушки там все либо рабыни, либо жёны, что немногим лучше. Ни за что она не согласится на такую участь. Лучше смерть!
Но умирать её здоровый, хоть и истощённый нервно организм, не собирался. Амлон покорно пила, ела и спала. Говорить ей было не с кем, во время коротких стоянок гулять ей не дозволялось, так что она изображала покорность и набиралась сил. В темноте всё чаще и чаще всплывали воспоминания из прошлого.
…Вот мать с отцом улыбаются и обнимают её, а младший братишка Рамех лезет на колени, заливисто хохоча.
…Вот она играет во дворе вместе с подругами. Они нянчат своих новых тряпичных кукол и мечтают о том времени, когда им исполнится восемнадцать, брачный возраст. Тогда начнётся пора свадеб. Кто-то уже в шестнадцать, смущаясь, говорил родителям, какой юноша в деревне им по душе, а кто-то, как она, не мог определиться. Ей остался месяц до брачного возраста и тогда родители наняли бы сваху. Она пошла бы по селению с шутками, да прибаутками, отмечая особо те дома, в которых был жених подходящего возраста. Свах в селении было несколько. Их любили и уважали. Сваха могла по румянцу на щеках, смущённой улыбке, по дрожи ресниц, угадать, кто кому мил. Вот, может быть, и она кому-то была бы мила, может быть и её кто-то любил так сильно, что захотел бы ввести в свой дом. А теперь всё это ей не суждено. Она хотела навеки быть связанной с одним единственным мужем в храме Всевышнего, а теперь она станет рабыней, товаром, за который будут платить деньгами.
Амлон вздрогнула. Она обязательно найдёт способ или сбежать или умереть. Ведь бесчестие хуже смерти. Всевышний не оставит её в испытаниях.
Дорога была очень долгой. Амлон казалось, что прошло несколько недель, а может и месяцев. Раз в неделю ей надевали повязку на глаза и отводили в нечто вроде походной бани, где такие же девушки, будущие рабыни, как она, молча мылись. Сбежать было невозможно – за дверью огромного шатра, приспособленного под баню, дежурила стража. Девушки были из разных деревень, захваченных и выжженных по пути ирханцами. Они все были напуганы зверствами желтолицых и сломлены. Пока они мылись, за ними наблюдала пожилая добродушная женщина, которая, впрочем, не разрешала разговаривать. В руках у неё была острая палка с иглой на конце, которой она тыкала в тех, кто осмеливался заговорить. И всё же из недомолвок, объясняясь знаками, Амлон поняла, что везли их всех в подарок Повелителю – шейму всей Ирхании. Завоеватели возвращались домой с трофеями, главными из которых были они, самые красивые девушки Тарса.
