Ника сидела на лавочке и болтала ножкой. Обеими не могла – на вторую ногу я натягивала ей сапожок, на тёплый пушистый носок дело шло туго.
– Толя сказал, что мой папа инопланетянин, – сообщила мне дочка. – И поэтому я такая.
Я замерла. Иметь особенного ребёнка было непросто. В садике Нику дразнили, но в последние полгода мы ходили в специальный сад, в группе было всего восемь детей, и все с проблемами по зрению. И здесь Нике было хорошо, до тех пор, пока сюда не перевели Толю.
– Ну все, – сказала я. – Хватит.
Отбросила чёртов ботинок и решительным шагом вернулась в группу. Обвела её взглядом – только два ребёнка, обе девочки, и ни одна из них явно не Толя.
Раньше мне и в голову не пришло бы разбираться с чужим ребёнком из-за детских обид. До тех пор, пока у меня не родилась дочка.
– Не ругайся на него, – попросила Ника.
– Я отругаю его маму, – решила я. – Пусть воспитывает своего ребёнка.
На Нике серебристый пуховичок и шапочка цвета бордо. Её белоснежное лицо сильно контрастирует с яркими цветами, но Ника любит все яркое. Мы идём к машине, я мысленно репетирую разговор с матерью того мальчика.
Нельзя обижать людей просто потому, что они отличаются от других. У моей дочки – альбинизм. Это стало понятно уже в роддоме, у неё был белоснежный пушок на макушке, такие же белоснежные бровки и ресницы. Она вся была похожа на облачко. И да, мне моя дочь казалась самой красивой в мире, и куда больше белых бровей меня беспокоило то, что альбинизм привёл с собой проблемы со зрением.
– А почему я такая? – спросила Ника уже в машине.
– Ты самая красивая. И ты была самой белой снежинкой на утреннике. Самой настоящей.
Ника захихикала, и я надеялась, что к этому разговору мы пока не вернёмся. В нем было употреблено слово табу. Папа. Папа, черт побери. Я привыкла к тому, что для своего ребёнка я целый мир, и никого нам больше не нужно. Но теперь она растёт. Она узнает больше. Она задаёт вопросы и я не всегда могу найти на них ответ.
Ника вроде успокоилась, но я знала, если что-то ей в голову пришло, то она не уймется. Это в ней от её папы, о котором я так боюсь говорить.
– А кто тогда мой папа?
Я вздрогнула.
– Мужчина. Обычный папа, как у всех. Люди разводятся, такое случается.
–Ты не показываешь мне фотографии!
Я стиснула руль. Больно дышать. Притормозила на минуту. Ника права. Ребёнок не виноват в том, что родители разошлись. Она не виновата в том, что я ненавижу её отца. И Ника и не подозревает, что её папочка даже не знает о существовании у него дочери.
– Покажу.
– Обещаешь?
– Да. Только мне нужно немного времени подготовиться. Хорошо? А пока давай поедем в кафе?
Я старалась максимально социализировать ребёнка. Сейчас ей четыре года и она начала понимать, что отличается от остальных. Ника не должна бояться людей. Должна уметь с ними контактировать.
А ещё кафе это отличный повод отвлечься от неудобного разговора.
Я припарковалась возле итальянского ресторанчика. Дорогой, зараза, но мы все равно ходим сюда раз в месяц – очень вкусно, и отличная игровая комната. На первом этаже сдали куртки в гардероб и Ника поскакала вприпрыжку по ступеням на второй этаж.
Она была запоминающейся, моя особенная девочка. Администратор в дверях игровой комнаты сразу её узнала и приветливо протянула ей руку.
– Ника здравствуй, – улыбнулась девушка.
Ника отвесила шутливый реверанс.
– Я пойду закажу самую огромную пиццу, – сказала я дочке. – И потом позову тебя.
Но Нику уже манил великолепный мир игровой площадки. Здесь – огромные игрушки, батуты, бассейны с шариками, здесь куча лесенок, канатов для лазания и самый настоящий замок. Единственное, что меня беспокоило, это то, что моя белоснежная дочка может упасть и пораниться о свои очки.
Был будний день, и несмотря на вечер, свободные столики в зале были. Я посмотрела на цены в меню и вздохнула – дорого. Но напомнила – и меня, и мою дочку надо баловать, и делать это придётся мне самой. Больше некому.
Я сделала заказ и откинулась на спинку стула, потягивая воду из высокого бокала. Затем мысленно прогнала все, что хотела сказать маме Толи и достала телефон. Нашла её номер в чате группы. Набрала.
– Да?
– Вы мама Толи?
– Да, – снова отозвалась она. – Я слушаю вас.
– Я мать Ники Летовой. Это девочка с альбинизмом. Ваш сын дразнит мою дочь, и я не буду спокойно смотреть на слезы моего ребёнка. Я…
Я замерла. Слова которые я заготовила стремительно растаяли на языке. Через зал шёл мужчина. Он точно ко мне шёл, он на меня смотрел в упор.
Мать Толи что-то говорила в трубку, а я не слышала даже что. Единственная мысль, которая меня сейчас беспокоила, это – что слышал из разговора идущий ко мне мужчина?
– Я перезвоню, – бросила я.
Руки тряслись и я спрятала их под стол. Он не должен увидеть моего страха. Он – это мой бывший муж. Я сбежала от него в другой город, и теперь просто глазам своим не верила, Тимофею Бессонову нечего здесь было делать.
– Здравствуй, милая, – он наклонился и поцеловал меня в щеку, я вздрогнула. – Не ожидал тебя здесь увидеть. Господи, столько лет не виделись…
– Пять, – собрав силы в кулак, жёстко сказала я. – И я не планировала встреч с тобой в этом веке.
Тимофей негромко засмеялся, с удовольствием меня рассматривая. А я думала – слышал ли он разговор? Понял ли, что у меня есть ребёнок?
Я сбежала от него пять лет назад, даже ещё не зная, что беременна. Поняла уже здесь, и духу избавиться от беременности не хватило. Я любила его тогда, этого подонка, и несмотря ни на что, хотела от него родить.
Но время меня исцелило. Я не люблю его. Я ненавижу. Он не должен знать, что у нас с ним есть общий ребёнок.
– Я соскучился, – усмехнулся Бессонов. – А ты отлично выглядишь.
– Спасибо.
И тут меня осенило – Ника же здесь! На игровой площадке, в нескольких десятков метров отсюда! А если ей надоест и администратор приведёт её сюда? Захочет попить? И она вбежит в зал, белоснежные хвостики с розовыми бантами покачиваются, на губах улыбка, глаза за стёклами очков кажутся ещё больше и прозрачнее…
Нет! Этого не должно случиться. Бессонов разбил мою жизнь однажды, второй раз этого не случится. Я стала взрослее и умнее.
– Мне пора идти, – сказала я.
Нашу пиццу и пасту ещё не принесли и черт с ними. Я достала и бросила на стол несколько купюр. Поднялась. Тимофей подался вперёд и крепко обхватил моё запястье своей рукой.
Сколько же он меня не касался. Пять лет. Целую вечность. По коже побежали мурашки, я попыталась выдернуть руку, но не смогла.
– Отпусти.
– Да брось… Посидим, поболтаем. Мы не чужие друг другу.
– Отпусти! – почти взвизгнула я.
Слишком громко. Несколько людей за соседними столиками обернулось посмотреть на происходящее. А его рука слишком сильная, стальной захват, из которого своими силами не вырваться. Позвать охрану, устроить сцену?
