В комнате царил мрак, разрушаемый лишь тусклым светом настольной лампы. От этого и невозможно было установить ни её размеров, ни её наполнения. Да и вообще, комната ли это была, или же какой-то гараж, келья?
Тусклый жёлтый свет, отчего-то вызывающий тошноту, падал на старый, потёртый во многих местах стол. Наверное, этот предмет интерьера застал ещё времена советов, и его бы уже пора было отправить на списание, но нет, его всё ещё использовали по назначению. Как, собственно, и старенький телевизор, к которому был присоединён кассетный плеер, что проигрывал какую-то запись. По всей очевидности, кассету заело, и от этого взъерошенный человек с безумным взглядом по ту сторону экрана, изображение которого дрожало, вещал только две фразы:
– Вы думаете, что можете изменить мир? Но что вы скажете, когда осознаете, что мир ежесекундно меняет вас?… Вы думаете, что можете изменить мир?
Внезапно над освещённым кругом на поверхности стола возникла тень – в области света над столом появилась чья-то окровавленная правая рука, и искажённый голос речитативом проговорил:
– Не зная начала, не подвергаясь финалу, я есть свет и тьма, альфа и омега, создатель материи. Я созидаю…
Рука чуть задрожала, и с неё упали несколько алых капель на коричневую поверхность стола. Миг – и конечность пропала из вида, орошая кровью стоящую на столе, но не попадающую в зону осветления доску с шахматами, на которой уже была начата игра. Над столом тем временем остался маленький сгусток тёмного тумана, который вращался внутри себя в разные стороны. Этот сгусток сначала был прозрачным, почти серым, но с каждой минутой он становился ярким и насыщенным, приобретая пугающую черноту.
– Наконец-то…
* * *
Резко распахнув глаза, маленькая девочка лет двенадцати подорвалась с кровати. Пробежав мимо рядов с кроватями, в которых спали такие же, как она, брошенные дети, девочка направилась к лестнице. Перебирая босыми ногами по каменным ступенькам, она спустилась в холл и подбежала к окну. Вдоволь насмотревшись в темноту с каким-то безумным и отчаянным желанием увидеть хоть что-то, она прислонилась лбом, на котором проступила испарина, к холодному стеклу и прошептала сама себе:
– Это был всего лишь сон. Сон… – она всё так же тяжело дышала, как после забега. – Я чувствую тебя. Но когда же ты придёшь за мной?
Глава 1. Абстинентный синдром
Где есть начало, а где есть конец? И что, если конец одного является началом другого, ровно, как и наоборот?
Занятное дело, но если о начале люди задумываются довольно часто, то о конце предпочитают не думать вовсе. Они вспоминают о том, что всё конечно, лишь тогда, когда этот самый финал проходит в опасной близости от них.
Наверное, об этом думала тринадцатилетняя девочка Женя, сидя на бетонной лестнице одного из местных банков. Рядом сидели её одноклассники: белобрысый парнишка Валик и тёмноволосый Даня.
Все трое только что избежали смерти. Хотя девочка была ближе всех к ней и, кажется, таки утеряла часть себя навеки там. В голове её стояла гудящая пустота, прерываемая иногда вспышками недавних воспоминаний.
Вот их взяли в заложники в отделении банка, куда они пошли к отцу Валика, который работал главой охраны там. Дальше присутствовала какая-то пустота, затянувшаяся на несколько часов её жизни. Вот картинка, где грабители нервничают, обещают начать убивать всех по одному. Они даже выбирают, кого убить: одного из троих подростков или надоедливого ребёнка, который так некстати орал на руках у своей тихо плачущей матери. Про охранников, которые лежали связанные и без сознания, почему-то никто не вспомнил.
И вот, когда выбор должен был быть сделан, Женя неосознанно делает шаг вперёд. Дальше опять пустота, в неё нацелено дуло пистолета, она, пытаясь унять трусливую дрожь в теле, делает лишь шаг вперёд, дуло утыкается ей в лоб, отзываясь холодом на разгорячённой плоти. Девочка вздрагивает от прикосновения металла к коже. Юношеский максимализм, тайное желание смерти, жажда защитить и щемящее чувство при взгляде на мать, обнимающую своего ребёнка. Тогда ведь был только этот набор, ничего другого не было – так она дальше будет себя успокаивать, рьяно отрицая, что никакой мистики, зова фатума в этом не было. Но это будет потом, годы спустя, а в тот момент она что-то проговорит обескровленными губами о том, что будет преследовать своего убийцу после смерти, ощутит дрожь в его руке, вторящую её собственной дрожи, и вздрогнет от звука своего же сердцебиения.
Та минута, что грабитель колебался, казалась целой вечностью. Вот вечность прошла, закончилась, изжила себя – грабитель опускает оружие и отступает. В следующий миг слышатся выстрелы – и на лице девочки остались лишь капли крови. Не её, чужой – снайперы сработали чётко, хоть и немного поздно.
Спасённый Валик болтал без умолку, ожидая, пока его отца отпустят допрашивающие его полицейские. Видимо, это был его способ бороться с пережитым стрессом, пока они ждали, пока приедет психолог, что будет работать с потерпевшими.
– Жека, а как ты узнала, что он не выстрелит? Это твои вот те психологические штучки, да? – спросил беловолосый парнишка.
Возникла долгая тишина, и наконец, девочка подняла голову и прямо посмотрела на своих друзей.
– А я не знала, – хмуро бросила Женя, вставая и подходя к здоровым спецназовцам, которые, сделав своё бравое дело, теперь мирно курили.
Через минуту девочка сделает свою первую в жизни затяжку, закашляется, но здоровые мужики даже и не подумают смеяться над тем, как её согнёт пополам от кашля.
А в это время бойцы другого подразделения будут смотреть на эту картину и вполголоса переговариваться между собой:
– А у неё определённо есть задатки. Нам бы такой боец не помешал.
– Помилуйте, это же ещё ребёнок! Ей всего-то тринадцать лет на вид. Бьюсь об заклад, она и сама не поняла, что сделала…
– Может, ты и прав, Стефан.
А она тем временем просила взрослых не звонить её маме и не сообщать о том, что случилось. О её «героизме» не должен был знать никто…
* * *
Душное метро заставляло мечтать о прохладе зимы. Все эти люди, некоторые из которых неслись, сломя голову, а некоторые наоборот – еле плелись, очень её раздражали, просто адовый ад мизантропа.
«Что поделать, работа есть работа, но всё же, блин…» – она раздражённо жевала жвачку, спускаясь на эскалаторе в киевское метро. Эта девушка лет двадцати двух, может даже, с небольшим хвостиком, ничем не выделялась из толпы. Скажем так, она была самой обычной. Внешность не модельная, но и без изъянов. Высокая, не худая, но и не толстая, скорее спортивного телосложения, что создавало с её ростом гармоничную комплекцию. Светлые волосы цвета спелой пшеницы и длиною где-то до лопаток собраны в тугой высокий хвост. На лице слишком серьёзное выражение – две тонкие полоски бровей, к которым не прикасалась иголка вопреки моде на татуаж, образовали глубокую морщину, которую косметологи называют «морщиной гордеца». Карие глаза сосредоточенно мониторили толпу, что заполонила большой холл одной из станций красной ветки киевского метро. Столь непривычное явление для этого места, где все куда-то спешат с отсутствующим выражением лица.
