Я беру в руки два проводка и соединяю их. Раздается взрыв и все взлетает на воздух – куча земли, пыли и мусора и посреди всего этого – эта ненавистная машина, «бэха» седьмой серии с Президентом внутри. В меня стреляют охранники, высыпавшие из остановившегося джипа, ехавшего за «бэхой», и, конечно же, попадают – я и не думаю скрываться, меня прошивают десятки пуль, я умираю – но я счастлив. У меня счастливая улыбка на губах, какие генерал П. Грачев видел у умирающих солдат в Чечне – я выполнил свой долг. Все плывет, качается, я куда-то заваливаюсь, падаю.
Внезапно я просыпаюсь. Я лежу в вагоне поезда, который едет в Москву. Смотрю на часы – «три» ночи, в купе темно, повсюду в вагоне слышны всхлипы, стоны, чье-то бормотание во сне. Я осматриваюсь, нахожу книгу К. Гамсуна «Виктория», которую читал перед сном – она завалилась под подушку. Читать все равно темно, и я смотрю в окно. Там, под бесконечный стук колес поезда, проносятся темные кусты и деревья, столбы с проводами, иногда – освещенные прожектором переезды, с дорогой, перегороженной шлагбаумом, одинокой будкой и каким-то постоянным треском в воздухе. Я закрываю глаза.
Что толку смотреть, если за окном всегда и везде одно и то же – разруха, голод, нищета. Или по контрасту – жирные особняки нуворишей, развлекательные центры, дорогие машины, обгоняющие поезд. Как у Гришковца: куда в России не приедешь – везде одно и то же. Я думаю о революции. Рано или поздно она все равно случится – и тогда все изменится. Чем скорее – тем лучше. Но сначала я должен снять свой фильм.
Я еду в Москву поступать в институт кинематографии. Во ВГИК. Желание стать режиссером появилось у меня недавно, четыре года назад, в десятом классе школы, но я сразу понял, что никем больше мне быть неохота. Все остальное слишком банально и непривлекательно. А если не банально – то опасно и, по большому счету, неинтересно.
После школы я некоторое время проболтался у себя дома, подрабатывая на различных временных халтурах. В армию меня не взяли из-за проблем со здоровьем, да я и сам в нее особо не рвался. Пытался учиться в местном университете на юриста, но бросил учебу через год, поняв, что никогда не смогу работать по этой специальности. Что мне будет неинтересно работать по этой специальности.
Москва с утра оглушила меня огромным количеством машин, людей, механизмов. Все это было невозможно представить там, в моем небольшом городе, но именно таким городом Москва и должна была быть. В общем, она не обманула моих ожиданий.
Москва воспета многими русскими писателями, да почти всеми – начиная от Пушкина и кончая Сорокиным. Мне же она больше всего понравилась в описании Проханова – такое странное мистическое место, находящееся на пересечении множества силовых линий мировой и российской политики, место, где царят различные призраки тьмы и света, некий пуп истории. Теперь мне предстояло познакомиться с реальной Москвой.
У меня был с собой отличный сценарий. По нему можно было снять такой криминальный фильм, наполненный черным юмором и, одновременно, аллюзиями на различные культовые фильмы не менее культовых режиссеров – Феллини, Антониони, Вендерса, Трюффо и прочих. В общем – абсолютно синефильское творение, которое казалось мне чем-то сверхгениальным. По крайней мере, ничего подобного я на экране еще не видел. Что-то отдаленно похожее было, пожалуй, только у Дэвида Линча в фильме «Малхолланд-драйв».
Так мне тогда казалось. Впрочем, гениальных сценариев, как я теперь предполагаю, существуют тысячи, но лишь немногим из них предоставляется возможность быть воплощенными на кинопленке. Может быть, конечно, рано или поздно… Но не будем забегать вперед событий.
Я приехал в институт, его адрес был записан у меня на бумажке. Найти улицу Вильгельма Пика, а на ней святилище науки удалось не сразу, но кое-как, общими усилиями (моими и прохожих) я все-таки нашел его. Признаться, практически со священным трепетом я вошел под его своды – для меня это был храм высшего искусства, ну и конечно – возможность выбиться в люди.
Я сдал документы в вступительную комиссию и взял направление в общежитие. Так начался новый этап в моей жизни, этап, который рано или поздно начинается в жизни любого человека, а именно – когда он начинает вести самостоятельную жизнь, окончательно уйдя из родительского дома.
Все вокруг было в новинку мне, все казалось необычным и полным предзнаменований великого успеха, который ждал меня. Как странно – это ощущение, вероятно, было у многих из нас, но почему же мы так редко о нем вспоминаем? Может быть, не хотим признаться себе, что попросту просрали свою жизнь?
Впрочем, все оказалось намного прозаичней. Москва – это такая огромная жопа, попавший в которую человек пропадает навсегда. Хотя, конечно, смотря, что понимать под этим – «пропадает». Материально он может жить намного лучше, чем раньше.
Общага на улице Бориса Галушкина встретила меня не с распростертыми объятиями. Вот я с трудом (опять же) нахожу это здание. Ничего удивительного в этом, конечно, нет – ориентироваться в Москве, как и в любом мегаполисе, очень трудно даже коренным жителям. Здание общаги было самым обычным, по крайней мере, для меня. Какой-нибудь писатель девятнадцатого века, естественно потратил бы на подробнейшее описание этого строения страниц пять текста, проводя различные сравнения, пускаясь в рассуждения на темы жизни и философии и т. п. вещи. Слава Богу, сейчас не девятнадцатый век и я не буду тратить ваше драгоценное время на такие мелочи. Скажу только снова – ничего примечательного в этом здании не было.
Точно так же, как и снаружи, ничего примечательного не было и внутри. Потратив полдня на процедуры заселения в общежитие, к концу дня я уже немного осмотрелся в нем и понял, что, как говорится, «могло быть и хуже». В том смысле, что жить можно.
Соседи мои были такие же, как и я, абитуриенты. Одного звали Илья, другого – Игорь. Илья поступал на сценарный, а Игорь – на продюсерский. Он поступал на платный, и поэтому не парился. Илья поступал на «бюджет», но тоже не парился, потому что поступал в пятый раз и относился к результату философски.
Впрочем, это все было вполне нормально.
Сдавали экзамены трудно. Я не ожидал таких сложных вопросов, хотя, может быть, меня планомерно заваливали. Самое же главное препятствие оказалось в том, что я не достиг определенного возраста и жизненного опыта, которые были необходимы для поступления в институт. Обладание этими достоинствами было негласным условием для возникновения самой возможности быть зачисленным в ряды будущих режиссеров, что, на самом деле, и правильно. Вот только в тот момент я еще не знал об этом.
