Здесь, в Корнуолле, море порождает причудливые туманы. К тому времени, когда мы вернулись в Тэлланд Бэй[1], в густой дымке уже ничего нельзя было разглядеть дальше нескольких ярдов. Море слилось с серым горизонтом: размытые силуэты деревьев нависали над крутыми и скользкими ступеньками, ведущими вниз к нашему домику. Войдя внутрь, мы включили свет. Крис принес дров из-под навеса с соломенной крышей. Огонь разгорелся, я присела на ковер и уставилась на пылающие поленья, пытаясь погрузиться в былой покой, когда я сидела вот так же вместе со своими маленькими детьми. Я уже надела на них пижамы, и они лежали, положив головы мне на колени, и мы играли перед сном – отгадывали картинки, которые рисовал нам огонь. Мы видели пещеры, заполненные красными сияющими драгоценными камнями, или темный-темный лес с домиком, в котором живет ведьма; сказочный замок принцессы и много других завораживающих видений, от которых невозможно было оторвать взгляда.
Крис принес еще дров и сложил их в большую корзину возле камина, а я все смотрела на огонь, но мне мерещились лишь темные надгробия, тлен да пожираемые пламенем гробы.
Я чувствовала, что Крис с беспокойством наблюдает за мной, но притворилась, будто не замечаю этого. Он наполнил два бокала красным вином и протянул мне один. Горестно вздохнув, присел на диван за моей спиной.
– Кэти, может, хватит? Зачем ты так истязаешь себя? Хочешь опять упасть в депрессию? Я уже и сам не рад, что привез тебя. Все-таки после похорон Элоиз прошло слишком мало времени. И не надо мне было отпускать тебя.
– Что значит «отпускать»? – возразила я, стараясь убрать нотки напряжения в своем голосе.
– Но ты же понимаешь, что я беспокоюсь за тебя, – терпеливо втолковывал Крис.
– Да не надо за меня беспокоиться, Крис. И знаешь, что-то не очень верится. Потому что если бы тебе действительно было не все равно, ты бы не выговаривал мне. Мог бы по крайней мере поинтересоваться, что со мной не так. Но вместо этого ты просто занудствуешь.
– Кэти, я знаю, что с тобой не так. Элоиз не стало. Мы знали много лет, что рано или поздно это произойдет. Да, это очень и очень грустно и даже чудовищно. Умереть такой молодой… Но никто из нас, ни ты, ни кто-либо другой, не смог бы предотвратить неизбежное. Поэтому отпусти ситуацию. Нервы у тебя – не железные.
– Сказал мой домашний психиатр, – горько усмехнулась я. – Слушай, Крис, может, не стоит практиковаться на своих?
– Господи, Кэти. Я понимаю, что ты вконец вымоталась…
– Именно! У меня умерла подруга, радоваться тут нечему, а ты сразу записываешь меня в психи. Ну-ну, доктор Фрейд. Если уж поставил диагноз, то пожизненно.
Я гневно вскочила на ноги.
– Все. Я пошла спать.
Крис тоже встал, взял меня за руки и произнес:
– Кэти, не заводись. Скажи, что именно делает тебя такой несчастной.
– Мне страшно, потому что Элоиз умерла, а ведь мы с ней ровесницы. Я надеялась, она выкарабкается.
Крис тихонько потряс меня за плечи.
– Да на что было надеяться, Кэти? Никто из нас не верил в чудо, признайся. Мы просто притворялись перед ней, пытаясь поддержать. У тебя нет причин бояться. В том, что люди умирают, нет ничего ужасного. Рано или поздно это произойдет и с нами.
Я знала, что Крис прав. Но его спокойствие и рассудительность не означали, что все было нормально. Мне было действительно страшно – но не из-за того, что есть смерть. Нет, дело в другом. Что-то было совсем неправильно. Что же так терзало мою душу? Я не знала, не могла найти слов, чтобы описать свои ощущения. Стоит мне поделиться своими страхами с Крисом и сказать слово «предчувствие», он опять решит, что я в депрессии.
Элоиз проболела пять лет. Рак у нее обнаружили через полгода после того, как она родила дочерей-двойняшек. Поначалу она думала, что это застой молока, но ей диагностировали злокачественную опухоль. Потом была операция, химиотерапия. Левую грудь отняли, но опухоль не исчезла, поразив правую грудь. Видя озабоченные лица врачей, Элоиз перестала к ним ходить и стала жить в своем выдуманном мире.
Она начала читать книги по самопомощи, которые говорили, что корень болезни кроется в гневе и что она выздоровеет, если избавится от него. Она ходила к целителям и ездила в Европу на воды в надежде на чудо. Она воздвигла храм отрицания, уверовав, что излечится при помощи кофейных клизм и зеленого чая. А мы – ее муж, мать и близкие друзья – к собственному стыду, подыгрывали ей. Сокрушенные жалостью, мы боялись ранить ее, отнять надежду. Элоиз выдумывала самые невероятные способы лечения, а мы просто молчали. Она не ходила на обследования, она не желала ложиться в больницу. А мы позволяли себе думать, что поддерживать в ней бодрость духа важнее, чем заставлять ее лечиться как положено.
Целых пять лет Элоиз казалась непобедимой. Красивая, полная энергии, она верила и, черт возьми, почти заставила поверить нас, что она будет жить.
Конечно, она ошибалась.
