За последние 10–15 лет было предпринято всестороннее изучение опыта реформы в Церкви, осуществленной Священным Собором Православной Российской Церкви[1] 1917–1918 годов и подготовленной в предсоборный период. Однако вопрос о реформе епархиального управления остается почти не исследованным[2]. Впрочем, справедливо задаться вопросом: не является ли исследование этого аспекта реформы лишь «школьным», «кабинетным» упражнением, не имеющим реального значения для жизни Русской Церкви, которая, как будто, уже определила свое отношение к епархиальному строю в принятом на Юбилейном Архиерейском Соборе 2000 года Уставе Русской Православной Церкви? В ответе на этот вопрос мы солидаризируемся со священником Ееоргием Орехановым: Русской Церкви еще предстоит определить пути организации своей внутренней жизни в новых исторических условиях. Отец Георгий указывает на ряд вопросов, которые ныне стоят перед Церковью: «Каким будет соборный церковный строй? Какое место в церковной жизни займут миряне?»[3] Эти и другие вопросы были поставлены еще в начале XX века и нашли свое отображение при обсуждении реформы церковного управления. Вслед за отцом Георгием повторим: чтобы сегодня ответ на них «был адекватен жизни, она [Церковь – и. С] обязательно воспользуется опытом, накопленным в течение сложных жизненных перипетий XX века»[4]. Германский исследователь Собора профессор Гюнтер Шульц, выступая в 1990 году на конференции в Лютеранской академии Баварии, высказал мнение, что в свое второе тысячелетие Русская Православная Церковь вступила Собором 1917–1918 годов. Некоторыми своими решениями, говорил Шульц, Собор опередил процессы развития, развернувшиеся позднее во всем христианском мире, но эти решения не были применены по причине гонений, при которых осуществление постановлений Собора стало практически невозможным. Итак, заключил профессор, после завершения гонений Русской Православной Церкви следует лишь вернуться к решениям Собора 1917–1918 годов[5]. Однако немецкий исследователь обходит проблему рецепции определений Собора. Следует признать – этой рецепции со стороны Русской Церкви не было. Конечно, ее и не могло быть в последующий за Собором период бытия Русской Церкви: богоборческая власть не давала ни собрать новый Собор, ни даже избрать преемника почившего Патриарха. Проводить в жизнь объемные церковно-управленческие реформы было просто нереально. Едва ли справедливо мнение М. В. Шкаровского, согласно которому отход Церкви от решений Собора связан с тем, что октябрьский переворот, прекратив процесс возрождения Церкви, постепенно ликвидировав демократические преобразования ее жизни и дискредитировав саму идею реформаторства путем внедрения в 1920‑е годы обновленчества, по сути, стал своеобразной «контрреволюцией»[6].
Однако тот же автор отмечает, что в Устав об управлении Русской Православной Церкви 1988 года были внесены из соборного определения Об епархиальном управлении положения об епархиальном собрании[7]. Протоиерей Владислав Цыпин также пишет:
При восстановлении жизни и церковного управления, в том числе и на епархиальном уровне, на разных этапах <…> были использованы как решения Поместного Собора 1917–1918 годов, так и материалы соборной дискуссии[8].
Тем не менее, очевидно, что некоторые основные элементы епархиальной реформы не отражены в ныне действующем Уставе Русской Православной Церкви (как не были отражены и в Уставе об управлении Русской Православной Церкви 1988 года) – к примеру, практика избрания архиереев, как она была определена Собором. Ряд положений Собора, касающихся епархиального управления, не вошел и в нормативные документы значительной части русской церковной эмиграции – Русской Зарубежной Церкви, к которой едва ли можно отнести замечание Шкаровского[9]. Равнозначно ли
такое положение вещей фактическому отвержению (то есть отказу от рецепции) не проведенных в жизнь элементов соборного определения Об епархиальном управлении! К этому вопросу мы еще обратимся в заключительной части нашей работы. Так или иначе, незнание контекста и mens legislatoris – намерения законодателя, то есть «отцов» Собора 1917–1918 годов, не позволяет всерьез приступить к постановке вопроса о рецепции или отвержении их решений.
Итак, основной целью нашего исследования является уяснение замысла участников Собора 1917–1918 годов в отношении норм устройства епархиального управления. Если эта цель будет достигнута, то результаты нашей работы в дальнейшем могут позволить церковному законодателю творчески подойти к документу, принятому почти век назад, в радикально иных исторических условиях.
* * *
Для решения нашей задачи необходимо рассмотреть генезис соборных определений, ознакомиться с материалами предсоборных дискуссий и предсоборной подготовки. Петербургский историк С. Л. Фирсов отмечает вслед за другим современным исследователем – СВ. Римским, что зарождение идеологии «устранения диктата государства в делах Церкви», идеологии, «которая впоследствии привела к Собору 1917 года», происходит в период Великих реформ времен императора Александра II[10]. Действительно, как пишет СВ. Римский,
общий подъем реформаторских настроений, начавшийся с приходом к власти Александра II, пробудил иллюзию возможного восстановления патриаршества, возвращения к выборности духовенства в приходах, устранения таких диссонирующих с каноническими нормами порядков, как переводы из епархий в епархию архиереев или из прихода в приход клириков[11].
Реформы в Церкви «сопровождались передачей функций от высшей администрации ее низшим ступеням, развитием, под контролем епархиальной администрации, выборного начала в духовенстве», – добавляет он[12]. Однако говорить здесь именно о «подготовке Собора», тем более о «предсоборных дискуссиях», рано. По замечанию СЛ. Фирсова,
в 1880–1890 годы, равно как и в первые годы наступившего XX века, вопрос о корректировке церковно-государственных отношений в практической плоскости не рассматривался и рассматриваться не мог[13].
Между тем вопрос о церковно-государственных отношениях был едва ли не ключевым для церковной реформы. Таким образом, хотя вопрос о реформе в Церкви обсуждался и до 1905 года, однако, справедливо замечает Фирсов, «без Высочайшей инициативы любое реформирование было в России невозможно»[14].
Первыми шагами, приведшими к этой высочайшей, то есть императорской инициативе, стали записка митрополита Санкт-Петербургского Антония (Вадковского) «Вопросы о желательных преобразованиях в постановке у нас Православной Церкви», поданная в Комитет министров в феврале 1905 года, и записка председателя Комитета министров СЮ. Витте «О современном положении Православной Церкви». Инициатива Комитета министров привела к реакции обер-прокурора К. П. Победоносцева, по настоянию которого вопрос о реформах в Русской Церкви был передан из ведения Комитета министров в ведение Святейшего Синода. «Именно с этого момента, – считает С. Л. Фирсов, – собственно и началась практическая подготовка Собора»
