Вот уже которую неделю Саша не чувствовала вкуса еды. Она сухо жевала утренний бутерброд и не понимала, зачем ей все это. Эти пятичасовые мучения в университете, друзья, которых вечно нет рядом, ночные бодрствования и дневная сонливость. Саша ощущала неделимое ни с кем одиночество.
Перед выходом она посмотрелась в зеркало, вглядываясь в себя. В свои черты лица, в цвет кожи, в глаза. Они были пусты. Так пусты, что в них помещался окружающий мир. Они были тусклые. Хорошо подкрашенные ресницы не заставляли их улыбаться. Глаза будто пытались сбежать с лица вниз, стягивая за собой ровно очерченные брови, а вместе с тем и уголки губ. Глаза молчали. Они не произносили ни-че-го. И вроде бы все в порядке: родители здоровы, успехи учебного процесса стабильны, вечерняя подработка и полученная за нее заработная плата позволяет существовать. Но Саша видела и понимала, что увядает изнутри, и ничего не могла с этим поделать.
На улице заметно потеплело. Солнце разогрело эту остывшую часть планеты, но Сашу почему-то морозило. Теплый ветер скользил в ее волосах и забирался за шиворот. Это нервировало её.
В местном парке нагретые лавочки ждали своих постояльцев. Саша шла мимо них, выбирая себе подходящую. На одной из них сидел старик. Прищурив глаза и сомкнув кисти рук в замок, он, как мартовский кот, неподвижно грелся на солнце. Саша присела рядом. Вероятно, что так она поступила, не желая ощущать одиночество.
Старый советский велосипед, авоська с буханкой хлеба и фуфайка – все, чем мог похвастаться дед. Саша разглядывала его с головы до ног: Редкая пушистая седина старика шевелилась на ветру. Его многочисленные морщины и складки на лице были глубокими и длинными, как бассейны рек. Время исказило его облик, но все было в нем складным: мимика, поза, одежда. Он казался свободным в свои 74…от предрассудков, принципов, чужого мнения, погоды и даже возраста.
«В семидесятые здесь сесть было негде», – сквозь увлеченность услышала Саша.
«Парк кишил семьями и детьми днем и заполонялся молодежью вечерами. А теперь, садись – не хочу», – не двигаясь и не открывая глаз, продолжил старик.
Саша чуть было подумала, что дедуля вот-вот запоет свою старческую балладу о том, что «раньше было лучше». Она уже «закатила глаза» и ждала продолжения, которое она не хотела слушать. Сегодня девушка была в неподходящем для ностальгических историй настроении. Но старик молчал и все с той же улыбкой на лице продолжал поглощать солнечный свет. Он оставался всем довольный…
Саша глядела на ситуацию с непониманием: «…Полстолетия разницы в годах, а чувство, будто разница в мирах. За спиной у деда три моих возраста, а он все пышет живостью. Внутренней живостью. Сперва, кажется, что он сидит под лучами солнца и вбирает тепло в себя, на самом же деле – он его раздает. Стоит еще немного присмотреться и можно увидеть, как он светится изнутри. Он прекрасен в своем бытие здесь и сейчас. И его не волнует, что он совершенно один, что хлеб в авоське вчерашний, что на фуфайке давно нет пуговиц, что лицо его оплетено морщинами. Он наслаждается этим миром и собой. Он живет… А я? А я в свои 22 тухну не хуже, чем дешевый китайский фонарь. Как бы иронично не звучало, но сейчас даже солнечный свет не на моей половине скамьи. Еще этот ветер…»
Прокрутив эту саркастическую мысль в голове, Саша безнадежно улыбнулась. После все же нахмурилась.
Спустя какие-то минуты она попыталась побороть свое негодование внутри и взять пример со старика: девушка подвинулась ближе к солнцу, выпрямилась и расправила скрюченные плечи. Она постаралась расслабить тело и привыкнуть к прохладе. И наконец, подняла лицо вверх, чтобы поймать солнечный свет.
