На столе передо мной лежит старенький калейдоскоп, потрепанная колода карт, которые я никак не соберусь пересчитать, чтобы понять, какой не хватает, и два зеркала по обе стороны оплывшей свечи в позеленевшем от времени подсвечнике.
Из окна мне видно, как во дворе под раскидистой шелковицей Вероника лакомится спелыми ягодами. Встает на цыпочки, тянется руками к ветвям, и легкое в горошек платье взлетает, высоко обнажая загорелые стройные ноги. Вероника смеется и одергивает платье. Знает, что я за ней наблюдаю. Почему-то она всегда знает, когда я на нее смотрю.
Ну вот, собственно, все понятное на этом заканчивается.
Дальше понятней не станет, поэтому давайте договоримся сразу: глупых вопросов не задавать, а на умные я и сам был бы рад услышать ответ.
На все неизбежные «почему-как-откуда» могу лишь невразумительно буркнуть: «потому что-так-отсюда».
Не спрашивай у калейдоскопа: почему?
Спроси у того, кто его вертит.
Не спрашивай у изменчивых облаков: почему собака и зачем верблюд?
Спроси у ветра.
Не спрашивай у колоды карт: откуда шестерка, если я хотел туза?
Спроси у того, кто тасовал колоду, если только он не шулер.
Согласен, можно было применить известную уловку: обозвать эти листки «рукописью, найденной на помойке, под кроватью, присланной неизвестным самоубийцей или сброшенной с вертолета, рассыпавшейся и сложенной вашим покорным слугой так, как сложилось». То есть всяческими испытанными способами откреститься и встать в сторонке, оставив, тем не менее, свое имя на титульном листе.
Но зачем?
Да и не о том я.
Я записал это сам. Если быть точным, то начал записывать я, а заканчивал совсем другой человек, какой получился из меня, пока я это записывал.
Вот еще: не буду делать стыдливой оговорки, что все действующие лица, ситуации и учреждения вымышлены. Это не так.
А вот никакого наукообразного обоснования я не знаю и придумывать не стал.
Почему узор в калейдоскопе сложился так, а не иначе?
Есть ли вообще какой-то смысл в этом узоре, а если есть, то кто его знает?
Почему один раз пасьянс сходится, а потом, сколько ни бейся, – никакого толку?
Почему за полчаса до встречи с тем, кого не видел года два и думать забыл о его существовании, он вдруг вспоминается? Или, оказавшись в совершенно незнакомом месте, ловишь себя на мысли, что здесь уже когда-то, очень давно, бывал? А, войдя в собственную комнату, вдруг не можешь ее узнать.
Да, а чья это, собственно, физиономия в зеркале по утрам? Моя?
Позвольте, а откуда борода и усы?
Нет, нет и нет! Вынужден вас огорчить. Мое психическое состояние на известной шкале занимает среднее положение между двумя пограничными – шизофренией и маниакально-депрессивным психозом. То есть я, как надеюсь, и вы, совершенно нормален, о чем есть соответствующая запись в соответствующих документах.
Меня зовут Игорь. Мне, как и вам, миллион миллионов лет, но я еще не устал и не спешу увенчать себя венком и броситься в море. И ни одну жизнь я еще не прожил до конца. Кто-то нетерпеливый делает легкое движение рукой, и рисунок неуловимо меняется. Он похож на тот, что был, но уже совсем другой. Поэтому не знаю, как это – до конца? И что там дальше?
А еще меня зовут Самсон и Адраст, Радунк и Димон, Тарнад и Марк Клавдий Марцелл. А еще – Вероника, Сцилла и Ольга.
Вас как зовут?
Меня так же.
У меня много имен. Всех я не знаю, потому что много узоров в калейдоскопе, велика колода, еще не сошелся пасьянс, и никому не удалось пересчитать отражения в коридоре зеркал.
Кто знает, когда устанет рука, что вертит калейдоскоп, какой узор он ищет и каковы правила пасьянса?
Что касается гиперборейцев, то есть, говорят, такие люди. Солнце у них заходит раз в году и ненадолго, земля дает по два урожая, и урожаи те не гниют на корню и в закромах, а сами гиперборейцы отличаются необычайным долголетием, живут счастливо в мире лугов и рощ. У них есть свой способ остановить руку, вертящую калейдоскоп. Когда их старцы устают от жизни, они, увенчав себя цветами, бросаются в море и находят безболезненную кончину в волнах.
Не туда ли мы стремимся на протяжении сотен своих жизней? Или когда-то жили мы там, но потом за какое-то страшное прегрешение были изгнаны и вот теперь мечемся, ищем дорогу, вертим калейдоскоп судьбы, вновь и вновь пытаемся сложить пасьянс.
Может быть так, а может быть, по-другому или вовсе перпендикулярно.
Я честно предупреждал, что на умные вопросы ответа не знаю.
И, наконец «парод» – это не приятель «пародии». Так назывался проход на орхестру между амфитеатром и зданием скены, по которому вступал хор, и так же называлась в древних комедиях и трагедиях первая вступительная песнь. Так что по-нашему, попросту – это «въезд». А для тех, кто «въехал» -
