Аркадий ходил по зданию третьего терминала аэропорта Бен-Гурион в ожидании своего рейса. От безделья разглядывал товары в магазинах беспошлинной торговли. Наконец объявили посадку на его рейс, и он направился к самолёту. В соседнем кресле оказался довольно пожилой мужчина, задумчиво смотревший перед собой. Через некоторое время он очнулся от своих мыслей и вдруг начал с Аркадием доверительный разговор:
– Недавно ездили в театр «Идишшпиль», смотрели спектакль «Крупный выигрыш» по Шалом – Алейхему. Если помните, там рассказывается о том, как простой еврейский портной выиграл большую сумму по лотерейному билету, и что было потом с этими деньгами. Так я так расстроился. Почему-то свою жизнь вспомнил. Не знаю, с кого писал этот рассказ Шолом-Алейхем, но как будто про моего прадеда и деда с бабушкой написано.
Только в семье почему-то про выигрыш прадеда не говорили. Наверное, чтобы не выставлять его безграмотным лохом. А портным прадед был замечательным. И дед Мотл у него хорошо шить научился. Они вместе обшивали всю округу. Заказов у них было много. И после гражданской войны тоже. А как же, революция революцией, но что-то же носить надо. Тогда ведь массового пошива одежды не было. Шили, в основном, у частных портных. Так что работать им приходилось много, и в доме, что бога гневить, был кое-какой достаток.
Отцу моему смогли образование дать. Правда, он не захотел продолжать дело родителей, считал это буржуазным пережитком. Он хотел стать врачом, заниматься благородным делом, лечить людей. Как будто одевать людей – это менее благородная профессия. Люди что, могут ходить голыми? Но родителям виднее. Ещё в институте папа познакомился с моей будущей мамой. А потом я родился.
Но родителей своих я редко видел. После окончания института они подсунули меня дедушке с бабушкой и уехали по распределению на какую-то великую стройку. Дед Мотл был мужик крепкий, всё время работал и меня шить научил, когда я немного подрос. Было это уже в столице Киргизии городе Фрунзе. Мы с дедушкой и бабушкой успели туда эвакуироваться со швейной фабрикой, на которой дед работал. Родители мои, два врача, два хирурга, с первых же дней ушли на фронт, и оба не вернулись. И мы из эвакуации не сразу вернулись, ещё много лет прожили в Киргизии.
Дед уже вышел на пенсию, но продолжал шить дома. Война закончилась, и людям нужно было что-то носить, кроме гимнастёрки и галифе. Вы помните, что тогда считалось лучшим подарком? Таки да, отрез на костюм, на платье. И люди-таки были правы. Не может же женщина, к примеру, носить одно платье на все случаи жизни: на свадьбу и на похороны, на праздничную демонстрацию и на работу.
Хоть тогда и пели песню о том, что «трудовые будни – праздники для нас», но не до такой же степени. Так что без заказов дед не сидел. А чтобы дело быстрее шло, он и меня к этому делу приучил. И стали мы с ним шить вдвоём, как когда-то он со своим тестем. Надо сказать, что в нашем дворе шили не только мы. Как будто специально, несколько портных собрались в одном дворе. При эвакуации люди старались захватить с собой самое дорогое – швейную машинку, кормилицу. И у всех были свои заказчики. Портнихи обшивали женщин, а мы с дедом – больше мужчин. Стрёкот раздавался во многих квартирах.
Хотя квартира – это слишком громко сказано. Состояли они из одной комнаты, и двери их выходили прямо во двор. И тогда вся семья как-то умещалась в одной комнате. Даже хватало места для швейных машинок. А один наш сосед умудрился поставить у себя в комнате при семье из 4-х человек ещё и оверлок. Он работал механиком на трикотажной фабрике. На работу он ездил на велосипеде, что по тем временам уже считалось богатством. Ну как же, личное транспортное средство!
Так вот на этом велосипеде он и навозил деталей, дома собрал и получился хороший оверлок. Он стрекотал иногда целыми днями и изготовлял трикотаж. Иногда шум машинок кому-то мешал, но никто никогда ни на кого не доносил. Все понимали, что люди зарабатывают себе на хлеб, иногда даже без масла. А, может быть, не доносили ещё и потому, что те, кто не шил, работали на базе Текстильторга и кое-что оттуда имели. Опять же, просто так совпало.
А вообще заниматься дома шитьём было опасно. Не дай бог, узнал бы фининспектор, большим штрафом обложить бы мог. А могли бы и частную предпринимательскую деятельность приписать. Тогда бы вместо своего любимого дела пришлось бы осваивать профессию лесоруба. Но соседи жили дружно и даже конкурентной борьбы не затевали. Чувствовалось дореволюционное благородное воспитание.
А в 50-х годах клиентов стало ещё больше. Часть молодёжи уже не хотела ходить в одинаковых костюмах. Некоторые стремились подражать Западу, стали одеваться очень ярко. Но в магазине такой наряд не купишь. Можно было пошить только частным образом. Молодёжь эту называли стилягами и всячески с ними боролись. Почему-то отступление от старой надоевшей моды считалось вызовом советской идеологии. А это уже было чревато. Можно было даже попасть под определение «враг народа».
Другая часть молодёжи со стилягами боролась всеми способами. Устраивались комсомольские рейды, отлавливали стиляг, разрезали им брюки-дудочки, галстуки, выстригали волосы, приводя в негодность пышную шевелюру. И потихоньку эта мода прошла. Частников государство тоже потихоньку прижимало, и портных-надомников становилось всё меньше. Была ещё и другая причина их исчезновения. Старые мастера уже по возрасту уходили на покой, а молодёжь, воспитанная в коммунистическом духе, уже не хотела корпеть дома и заниматься нелегальным бизнесом. Они стремились трудиться в коллективе.
К этому поколению относился и я. Дед к тому времени уже занемог, а я поступил работать на швейную фабрику. Так наш частный бизнес и прекратился. На фабрике я работал закройщиком и почти сразу столкнулся с бесхозяйственностью. Дед Мотл ещё научил меня, что материал надо уметь кроить экономно. На фабрике же много материала уходило в отходы. Я стал к материалу относиться значительно бережнее, чем тут было до меня, и оформил даже рационализаторское предложение.
