Грише уже исполнилось тридцать два года, а семьи не было. И женат он ни разу не был. Принципиально против женитьбы Гриша, конечно, не возражал, но в тридцать два впервые жениться, наверное, так же страшно, как девушке в пятнадцать стать женщиной. Правда, если у девушки такой страх с годами проходит, то у мужчины – наоборот, усиливается. Он у Гриши усиливался бы еще долго, но весной случилось несчастье – умерла мама. Гриша остался один.
Пока хоронили, пока справляли поминки, пока по квартире ходили знакомые и незнакомые люди, Гриша успокаивал себя мыслями о неизбежности смерти, о существовании неведомой нам бестелесной жизни, о том, что все на свете повторяется, и всякий умерший еще не раз вернется на землю… но люди разошлись, разъехались дальние родственники… Последней – тетя из Макеевки. Она прожила три дня, а на прощание ласково сказала:
– Веди хозяйку в дом, иначе сам околеешь!
И Гришу посетило, а может быть, и настигло чувство, которого он раньше не знал. Гриша понял, что перед линией между жизнью и смертью из всей семьи он стал крайним: ни дедушек, ни бабушек, ни папы, ни мамы. А кому тогда все: и книги, и красивая посуда, и картинки на стенах, и фамильный обеденный стол с поцарапанными ножками, за которым в добрые времена усаживались до двадцати человек? А фотографии, а альбомы, а дедушкина шкатулка с музыкой? Музыка, правда, давно не играла, но шкатулка все равно дорога… Жаль было не денег, потраченных на все это, жаль было овеществленного чувства продолжения семьи, самого себя.
Теперь, когда приходилось наводить видимость порядка в квартире, Грише грезилось всегда одно и то же: вот кто-то звонит четыре раза (фамильный код!), открывает он дверь, а на пороге – красавица в легком платье. «Здравствуй, Гриша! – говорит, – Я буду любить тебя всю жизнь и буду тебе верной женой и рожу тебе трех здоровых мальчиков. А если ты меня разлюбишь, я все равно буду с тобой и прощу все твои измены». Гриша чихал от пыли, красивая девушка исчезала, и снова со всей остротой вставала проблема ремонта квартиры и мытья окон.
Работал Гриша начальником маленькой лаборатории в большом проектном институте, а вечерами часто ходил в шахматный клуб. Шахматный клуб в его городе был известным местом. Собирались люди интеллигентные, с рейтингом. Работало два кафе, куда после обсуждения красивой партии можно было теоретически пригласить девушку, посидеть с другом, поговорить о государственном устройстве или о женах известного гроссмейстера.
Другом Гриши состоял человек по фамилии Сазонтьев. Сазонтьев был женат, сыну исполнилось пять лет, однако семья не особенно сказывалась на личной жизни приятеля. За лето он успел три раза зайти к Грише с девушками, приносил вино и хорошее настроение, причем делился и вином, и настроением, и девушками. Правда, за вино приходилось отдавать половину денег, но это Гриша считал правильным, а то, что он считал правильным, было для него незыблемым, как то, что в сицилианской защите после е2—е4 следует с7—с5.
Вечера бывали веселые. Обычно Сазонтьев пел под гитару несколько песен, все вместе выпивали две бутылки вина и парами расходились по комнатам. У Гриши была двухкомнатная квартира… И всегда ему почему-то казалось, что вторая девушка идет с ним только потому, что друг – занят.
Сазонтьев тем же вечером уходил.
«К жене надо являться вовремя», – говорил он.
Это был его постулат. Обе девушки уходили тоже. Гриша даже не пробовал их удерживать. Тяжело иметь друга, который на голову выше тебя, свободно говорит о любви в любом обществе, да еще не добрал всего пол-очка до мастера! А как Сазонтьев знакомился! Сам Гриша был из тех мужчин, которые, когда хотят на улице понравиться незнакомой девушке, спрашивают: «Который час?» и, услышав о себе правду, отступают. Сазонтьев был другим. Он много раз говорил Грише, что главное – вызвать смущение в стане врага, ошеломить вопросом. Сазонтьев смотрел врагу прямо в красивые или не очень глаза и спрашивал:
– Можно задать вам один интимный вопрос?
Ну кто же из обладающих даже минимумом признаков женского пола ответит нет? Девушки смущались и говорили с вызовом:
– А что?
Тогда Сазонтьев подходил ближе и снова спрашивал:
– А кем вы работаете?
Девушки обычно некоторое время соображали, оттаивая от готовности отразить все, и уже почти радостно отвечали, что-нибудь вроде:
– Я обыкновенный советский инженер.
– А бывают необыкновенные?
Тут уж враг чувствовал себя совершенно как на вступительных экзаменах в желанный вуз.
Сазонтьев воодушевлялся и продолжал примерно так:
– Вот если бы такой некрасивый человек, как я, полюбил бы такую красивую девушку…
В такие минуты Гриша с завистью смотрел на высокого и талантливого друга и с грустью понимал, что такое рост для мужчины.
Как-то в начале сентября Сазонтьев пришел к Грише с одной девушкой. Гриша поискал за спинами гостей вторую, удивился и подумал, что друг – влюблен. А влюбиться было в кого. Редкий мужчина не почувствовал бы рядом с гостьей своих недостатков. Вот и Грише захотелось подтянуть свой живот, стать повыше ростом и сказать что-нибудь оглушительно остроумное, но вместо этого подумалось: «Ничего особенного. Стандарт!» Такая вот защита от недоступного богатства. Гриша осмотрел большую комнату на предмет порядка, и комната показалась, увы, нестандартной.
– Марина, – представилась девушка и чуть присела.
Грише показалось: ее красивое платье специально сшито так, чтобы при любом движении обнажалось как можно больше тела.
– А это мой друг, – сказал Сазонтьев, указывая на Гришу, – перворазрядник по шахматам, между прочим. Талантливый человек.
А Грише почему-то стало стыдно, что он занимается шахматами.
– Это видно, – сказала Марина и посмотрела Грише в глаза.
– Что там видно! – отозвался Гриша. – У меня угощать нечем! Позвонил бы хоть…
– А у нас все есть! – сказал Сазонтьев и начал выставлять бутылки.
Гриша увидел свои синие с рисунком носки на диване, спрятал их в карман. Потом извинился, прошел в другую комнату, достал из шкафа новые, надел. Старые хотел бросить в грязное, но передумал. «Всего день относил!» И спрятал их на полочку в шкаф.
Когда Гриша вернулся, Сазонтьев стоял у столика с шахматами и разглядывал позицию.
– Вот, Мариночка, эта партия случилась между датскими гроссмейстерами Гилдерстерном и Розенкранцем на турнире в Бамако в тысяча девятьсот тридцать седьмом году.
– Во времена сталинских репрессий?
– Да, Мариночка, но в Бамако в те годы было другое правительство.
– Слава богу! Не дура! Понимаю! А кто победил?
