Предисловие к русскому изданию:
Россия не одинока
Первые десять лет XXI века я провел в России, где стал свидетелем беспрецедентного, как казалось, развития культуры пропаганды: ностальгия вытесняла любую мысль о будущем; четкие представления о «правых» и «левых» уступили место бесконечным попыткам имитировать мнение «большинства»; вместо того чтобы убеждать, власти решили сбивать с толку; политики наслаждались своими абсурдными речами; идеологию заменила конспирология. В названии своей первой книги я попытался передать это ощущение, проведя параллель с цитатой из «Истоков тоталитаризма» Ханны Арендт: «Правды нет, возможно все».
В этой книге я путешествую по «пропагандиям»: от Латинской Америки до так называемого Запада, от Азии до Ближнего Востока, возвращаясь домой в Англию, переживающую собственный кризис самоопределения. И тем не менее я будто не покидаю Россию. В трущобах Манилы, гетто Мехико и руинах Алеппо – везде происходит одно и то же. Именно это я хотел отразить в названии книги, отсылая читателя к картине Рене Магритта, где под изображением трубки написано «это не трубка», – диагноз времени, в котором связь между словами и смыслами оборвалась. Вот и сейчас такие важные слова, как «демократия», «Европа» и «свобода», лишились своей сути.
Эта книга – попытка понять причины и найти решение этой проблемы.
Когда все коллективные представления о прогрессе исказились и сломались, я отправился в кругосветное путешествие, чтобы затем сложить кусочки пазла из разных стран и понять, как они связаны между собой. Когда-то, еще в России, я учился в киношколе, и меня всегда занимала входившая в наш курс теория монтажа: что за новый мир мы сможем создать из неожиданного сочетания кадров? Поэтому в этой книге вы увидите Мексику рядом с Сербией, Россию бок о бок с Филиппинами, Рим и Сирию, Китай и Черновцы. Это попытка уловить образ нового интернационализма на обломках старого.
Но, помотавшись по миру, я выяснил: чтобы понять текущее положение дел, необходимо вернуться в прошлое. Несмотря на отравляющую все ностальгию, с которой мне довелось столкнуться, я понял, что именно утрата связи с историей привела к потере смыслов. Вот почему эта книга предлагает еще и путешествие во времени: я обращаюсь к истории моей семьи не из сентиментальных побуждений, но потому что она показывает, где пролегает разлом между нами и прошлым, и пытается найти способ извлечь из него урок.
Вместе с тем эта книга пытается найти общий язык с читателем. Больше всего меня беспокоит вопрос: как писать нон-фикшн в эпоху, когда у каждого могут быть свои «альтернативные факты», когда философы на пару с пропагандистами утверждают, что «объективность» – лишь навязанный нам миф, когда ничему нельзя доверять, и тем более – себе. Как можно писать о реальности, если реальности и след простыл? Я подумал, может ли реальность проявить себя на стыке жанров социологии и поэзии, репортажа и литературной критики? Получится ли у меня вместо претензии на всезнание и объективность вскрыть свои предубеждения, объяснить свои взгляды и то, как писалась эта книга, не потому что я отказываюсь от поисков реальности, но ради диалога с вами?
Лондон, 12 февраля
Не успел он выйти из моря, как его тут же арестовали: два человека в костюмах стояли над его одеждой и ждали. Они приказали ему быстро одеться, натянуть брюки прямо поверх мокрых плавок. По дороге в плавках стало тесно и холодно, влажное пятно расползалось по брюкам и сиденью автомобиля. Ему пришлось сидеть в них и во время допроса. Он пытался держаться с достоинством, но из-за мокрых плавок постоянно ерзал. Вдруг он понял, что это было сделано намеренно. Кагэбэшники среднего звена хорошо владели подобными методами. Они были настоящими мастерами мелких унижений и манипуляций.
Сначала он удивился, почему его арестовали здесь, в Одессе, а не по месту жительства – в Киеве? Но затем до него дошло: стоял август, и службисты просто хотели провести несколько дней на море. В перерыве между допросами они вели его на пляж, где сами купались по очереди: один сидел с ним, другой шел в воду. Во время одной такой вылазки какой-то местный художник достал мольберт и начал их рисовать. Полковник и майор занервничали – сотрудников КГБ нельзя было фиксировать при исполнении. «Иди посмотри, что он там малюет», – приказали они своему пленнику. Он пошел. Настал его черед немного поиздеваться: «Я получился не очень, зато вы – прямо как в жизни».
Его задержали за «распространение вредной литературы среди друзей и знакомых», а именно книг, запрещенных за раскрытие правды о советском ГУЛАГе (Солженицын), или тех, чьи авторы жили в эмиграции (Набоков). Его история попала в «Хронику текущих событий». «Хроника» представляла собой подпольное издание, в котором советские диссиденты собирали факты об арестах по политическим причинам, допросах, обысках, судах, избиениях и унижениях в тюрьмах. Информация передавалась из уст в уста или поступала из лагерей на листочках с текстом, помещенных в крошечные самодельные полиэтиленовые капсулы, которые проглатывались людьми, а затем выходили наружу естественным путем. Тексты перепечатывали на пишущих машинках, листы фотографировали, и они начинали свой путь от человека к человеку. Их прятали между страницами книг и в дипломатической почте, а попав на Запад, они передавались в Amnesty International или зачитывались по радио – в передачах Всемирной службы BBC, «Голоса Америки» или «Радио Свободная Европа». Эти сообщения отличал характерный краткий стиль:
«Его допрашивали полковник КГБ В. П. МЕНЬШИКОВ и майор КГБ В. Н. МЕЛЬГУНОВ… Он отверг все обвинения как необоснованные и недоказанные. О знакомых и друзьях он говорить отказался. В течение шести дней он со своими „собеседниками“ ночевал в гостинице „Новая Московская“».
Когда один из следователей уходил, второй доставал книгу с шахматными этюдами и принимался их решать, грызя кончик карандаша. Поначалу пленник думал, что это некий хитроумный прием, а затем понял, что следователь просто ленится и убивает время на работе.
Через шесть дней ему разрешили вернуться в Киев, однако следствие продолжалось. Время от времени, когда он шел домой с работы, из библиотеки, рядом с ним тормозила черная машина, и его снова везли на допрос.
Тем не менее жизнь продолжалась. Его невеста забеременела, и они поженились. В глубине зала, где проходила брачная церемония, дежурил фотограф из КГБ.
Он переехал к жене, ее семья жила в квартире напротив Голосеевского парка, в которой его тесть выстроил целую стену из клеток с канарейками, вольер постоянно мельтешащих на фоне парка пернатых. Всякий раз, когда в дверь звонили, он подскакивал, думая, что это из КГБ, и принимался сжигать все, что могло его скомпрометировать: письма, самиздат, списки арестованных. Канарейки бешено били крыльями в панике. Каждое утро он вставал с рассветом, тихонько включал радиоприемник «Спидола», переключался на короткие волны и начинал размахивать антенной, чтобы прорваться сквозь глушилки. Он залезал на столы и стулья в поисках сигнала, выкручивая звуковой слалом между гэдээровской поп-музыкой и концертами советских военных оркестров. Прижав ухо к динамику, он слышал сквозь шипение и треск волшебные слова: «Говорит Лондон», «Говорит Вашингтон»… И ждал новостей об арестах. В эссе «Радио будущего», написанном поэтом-футуристом Велимиром Хлебниковым в 1921 году, он прочел:
