Я чувствовала себя смелой, выбирая университет Макконнелла. Приняла решение в один из тех дней, когда все вокруг давит и душит. Взгляд тогда сам собой зацепился за университетский буклет.
Два года на домашнем обучении с женщиной, преподающей экономику в государственном университете, любого бы подготовили к блестящей сдаче выпускных экзаменов. Тест попался простейший. Я быстро расправилась с ним и даже не стала тратить время на проверку, что советуют делать все учебники. Сдала выполненный тест присутствующему на экзамене наблюдателю и сразу покинула кабинет. Три недели спустя в почтовый ящик – a 2390 – пришел ответ. Почти идеальный балл. Сулящий стипендию. А с ней и возможности.
Несколько месяцев я отвергала мысль об отъезде. Я не готова к выходу в люди, к тому, чтобы быть сама по себе. И вряд ли когда-нибудь буду готова. К тому же за два года на домашнем обучении я отвыкла от социума. А универ – это сплошное взаимодействие с людьми.
Родители настаивали на обучении вне дома. Мне казалось, они блефуют и никак не ждут, что я выберу университет в тысячах миль от дома. Казалось, они пойдут на попятный, когда я положу перед ними на стол документы о принятии меня в университет Макконнелла. Я ошибалась.
Папа улыбнулся и посмотрел на маму. Оба глубоко вздохнули, готовые к моему первому шагу вперед. В отличие от меня самой. Я все еще к нему не готова. Даже близко нет. Хотя отчаянно этого хочу. Последние семьсот дней своей жизни я провела, наблюдая за жизнью других из-под колпака, в который добровольно себя заключила. Мой самый большой роман – влюбленная парочка на одном из телевизионных шоу; единственный посещенный мною выпускной бал – киношный. Я словно вечно веду борьбу сама с собой: сердце жаждет биться от волнения и драйва, но поймано в тиски страха.
Несмотря на это, я все же оказалась здесь, с картой в руках, указывающей, как найти мою комнату в общежитии Хайден Холл студенческого кампуса университета Макконнелла. Родители привезли меня сюда на машине. Пятнадцать часов пути из Аризоны в Оклахому, без остановок. Папа, видно, боялся, что я дам задний ход. Я, кстати, думала об этом. И чуть не сломалась на автозаправке в Нью-Мексико, прорыдавшись в туалете. Однако, как бы сильно я ни страшилась покидать безопасность дома, еще сильнее пугало будущее, ждущее меня, если я останусь.
Я медленно умирала там. Ну, может, и не умирала, конечно, но и не жила. Уныло влачила свое существование день за днем, в повседневной рутине. Да и о какой жизни могла идти речь? Жить не давало переполнявшее меня чувство вины.
Сейчас, стоя здесь, сжимая ручку гигантского чемодана на колесиках, я усомнилась в правильности своего решения.
– Роу, милая… мы уже близко? С меня семь потов сошло. Здесь ужасная влажность, – стонет мама, обмахивая лицо одной из программок, врученных нам на ознакомительной беседе.
Будучи родом из Аризоны, я думала, что жара – не проблема, но, похоже, настоящей влажности я знать не знала. Моя майка прилипла к спине, у папы, идущего впереди с чемоданом, футболку хоть отжимай. Я бы смутилась, если бы в кампусе так не выглядели абсолютно все. Мы словно из игры «Последний герой».
Увидев наконец указатель «Хайден Холл», поворачиваюсь с улыбкой к маме и киваю в его сторону.
– Слава богу! – чересчур мелодраматично восклицает она.
Ничего на это не отвечаю. Меньше чем через час Том и Карен Стэнтоны уедут, а я останусь в полном одиночестве. Поэтому, как бы ни закатывала я на маму глаза последние два года, сейчас ловлю ее слова и движения, в ужасе от того, как буду справляться без нее.
Мы поднимаемся в маленьком лифте на третий этаж, в коридоре поворачиваем направо и находим мою комнату в самом конце: 3–33. Помнится, получив по имейлу документы с данными по размещению в общежитии, я подумала: счастливое число, повезло! Сейчас я себя везучей не ощущаю.
Дверь приоткрыта. Видно, что две кровати из трех уже заняты. Свободной осталась ближайшая к двери – выбора у меня, получается, нет. Я меняюсь в лице, и мама сразу это замечает.
– Если кровати можно переставлять, сдвинь свою ближе к углу, – советует она, мягко сжав мое плечо, и ставит один из чемоданов у стены возле постели, которая следующие восемь с половиной месяцев будет моим спальным местом.
Я лишь киваю. Папа вносит в комнату остальные пожитки и кладет чемодан на кровать, чтобы я начала распаковываться. Я взяла с собой все свои вещи. С мыслью, что если окружу себя ими, то смогу здесь снова, как дома, спрятаться под колпаком, лишь изредка высовывая нос из комнаты.
– Я ее еще не видела. Боже, надеюсь, она не стерва! – И в комнату заходят две блондинки.
Мама тихо кашляет, привлекая их внимание, и, когда они поднимают взгляды, одна из них смущенно краснеет – к сожалению, не та, которая громогласно выразила надежду на то, чтобы я не оказалась «стервой».
– О, ты уже здесь! Хорошо, – говорит беспардонная блондинка. И, подойдя ко мне, протягивает руку с таким видом, словно приветствует меня в своем доме.
Что-то не нравится мне такое начало.
– Привет, я Роу, – отвечаю едва слышно. Я редко говорю, поэтому временами голосовые связки плохо слушаются, но девчонка явно услышала меня, и оттого последовавшая реакция вдвойне оскорбительна.
– Прости, как? Роуз? – громко переспрашивает она, скривившись так, будто я скормила ей несвежую брокколи. Сама деликатность.
– Роу, – повторяю я.
Блондинка продолжает молча пялиться на меня.
– Ро-у, – произношу раздельно, как для тупой.
– Оу. Мило. – Она отворачивается к своей кровати, заваленной грудой одежды. – Я – Пейдж, а это – Кэссиди.
– Кэсс, – вклинивается та, недовольно поджав губы и качая головой. Она машет на Пейдж рукой, словно говоря мне: не обращай на нее внимания.
Без проблем. И Пейдж, и эта комната уже занесены мной в категорию «как бы побыстрее отсюда убраться».
– Зови меня Кэсс, мне так больше нравится. Мы с Пейдж рады познакомиться с тобой.
Пейдж даже не слушает ее, заинтересовавшись пришедшим на мобильный сообщением. Мы находимся в общежитии для первокурсников, но Пейдж выглядит взрослее. Высокая, фигуристая, с кожей теплого бронзового оттенка. Такими мне рисуются пляжные девушки-спасатели во Флориде. Ее длинные светлые волосы подстрижены каскадом, из прически – золотым ореолом обрамляющей лицо с кристально-голубыми глазами – не выбивается ни единой прядки.
