Подъезжая к светофору на пересечении Холли-роуд и Джексон-авеню, я мог думать только об одном: сейчас приму теплый душ, а потом выпью пива со своим напарником Куинном. У нас был трудный день, и мы заслужили отдых: вытащили из перевернувшегося автобуса тринадцать пассажиров.
Я взял телефон и стал просматривать контакты: хотелось найти женщину, которая составит нам компанию и поможет развеяться. Палец завис над номером Кары – крашеной блондинки с хорошеньким ротиком. Она оказалась очень уступчивой, и несколько раз мы с ней переспали, но я знал: скоро ее придется удалить из списка, пока она не возомнила, что у нас не просто секс.
Над бардачком все еще торчала открытка, которую Куинн подарил мне на день рождения неделю назад. Двадцать шесть лет – достаточный срок, чтобы повзрослеть, найти свою любовь и остепениться. Работая в службе спасения, я не просто видел самые ужасные происшествия, которые случались в городе и окрестностях. Чаще всего я непосредственно в них погружался, а после такого погружения имел право выпускать пар, даже если для этого мне приходилось кого-то использовать. Переехав в Филадельфию, я вскоре привык отмахиваться от угрызений совести, которыми сопровождались мои сексуальные похождения.
Я посмотрел влево и улыбнулся, встретив взгляд строгой медсестры. Пару часов назад она задала мне жару.
– Черт возьми! Какая встреча! – усмехнулся я, хотя после долгого дня в машине «скорой помощи» даже самые простые движения давались моему телу с трудом. – Джейкобс, верно?
Она состроила недовольную мину:
– А то ты не знаешь!
Я поудобней перехватил руль своей белой «барракуды» шестьдесят девятого года и нажал на газ. Послышалось спокойное ворчание двигателя. Уголки губ медсестры Джейкобс поднялись, глаза сузились. Наверняка день оказался для нее таким же долгим и тяжелым, как для меня. Аккуратный пучок волос рассыпался, и пряди, горя на солнце, обрамляли усталое лицо. У ворота розовой медицинской блузы осталось коричневое пятнышко: сегодня мы с Джейкобс столкнулись, и с ее тарелки улетел пудинг, а с пухлых губ градом посыпались ругательства. «Смотреть надо, куда идешь!» – рявкнула она без малейшей тени кокетства. Я ей не нравился, и мне это нравилось. Даже очень.
Я хотел было снова с ней заговорить, но она воевала со своей зеленоватой, цвета детской неожиданности, «тойотой приус»: чахлый двигатель издал еле слышный звук. Мое боковое окно жалобно скрипнуло, и я жестом предложил Джейкобс пошире открыть свое. Быстро и плавно опустив стекло, она склонила голову набок и выжидающе на меня посмотрела.
Мне удалось привлечь ее внимание. Я занервничал, и это казалось странным. С того дня, когда я привез к ней в отделение первого пациента, Джейкобс намеренно меня игнорировала. А теперь мы были вдвоем, она со мной разговаривала, и я не думал о той пошлятине, которая обычно засоряла мой мозг. Как ни странно, я смутился при мысли, что Джейкобс, скорее всего, хорошо осведомлена о моих похождениях.
– Ты хотел мне что-то сказать?
– Не знаю, как понимать этот звук, но, по-моему, твой движок обделался.
Джейкобс притворилась, что сердится:
– К твоему сведению, моя машина экономно расходует топливо и выбрасывает в атмосферу минимум углекислого газа.
– Серьезно? Заливаешь ты фигово. Я ждал от тебя большего, медсестра Рэтчед[1].
Джейкобс показала мне средний палец, но при этом усмехнулась. Прикольно было видеть, что она приоткрыла свой панцирь.
– Да брось ты! Давай хоть ужином тебя угощу, прежде чем ты сделаешь мне непристойное предложение. – Я посмотрел на светофор, загоревшийся красным, потом опять на нее. Она разинула рот, не зная, как меня отбрить. – Мы с приятелями собираемся в «О’Мэллиз». Не хочешь упасть нам на хвост?
– Ты что, на свидание меня зовешь?
Мне вдруг вспомнилось, как я впервые увидел Джейкобс рядом с доктором Розенбергом. Они исподтишка переглянулись, и вроде бы никто не обратил на это внимания. Но я заметил у него на безымянном пальце тонкое серебряное кольцо, а у нее на руке ничего не было. До того момента я считал Джейкобс лесбиянкой. Это казалось мне единственным возможным объяснением ее равнодушия ко мне.
С такими, как док Роз, я соперничать не мог, даже если ей с ним мало что светило. Джейкобс не была недотрогой, но планку ставила высоко. Ей нравились те, кто носит белые халаты и галстуки: образованные, солидные. Ну а я всегда делал только то, что от меня требовалось, не больше и не меньше. Честно говоря, моему отцу пришлось задействовать связи, чтобы я вообще смог найти работу. Я любил повеселиться и вовсю тратил небольшие сбережения, которые оставил мне дед. Жил по трафарету, причем низкопробному: почти каждую ночь приводил домой какую-нибудь первокурсницу, а через несколько часов выставлял ее под предлогом, что утром мне на работу. Я не завязывал отношений и ни с кем не делился чувствами, да и нечем было делиться. Но после выпуска все изменилось. Я погрузился в настоящую жизнь, оставшись одиночкой. Отчасти мне это нравилось: если никого не подпускать к себе близко, не будет больно, когда тебя бросят.
– Это не свидание. – Я потер ноющую шею.
Обманывать девушку было бы свинством, а до этого я опускаться не хотел. Я не ходил на свидания, и Джейкобс была далеко не в моем вкусе, но мне виделось в ней нечто, что я хотел изучить. Причем это находилось не только в трусах.
– Я просто подумал… Может, ты чего-нибудь выпьешь?
– Может, и выпью.
Мой взгляд упал на ее губы, нога случайно нажала педаль, и смех Джейкобс прорезался сквозь громкий рев мотора.
– Правда?
Она кивнула, заправив за ухо прядь волос цвета меда.
– К счастью, дома меня ждет бутылочка вина.
– Приглашаешь?
– Нет.
– Ну а телефон хотя бы дашь? – произнес я умоляюще.
Водитель машины, которая ехала за мной, посигналил и, выждав секунду-другую, вырулил на обочину, чтобы меня обогнать. Я взглянул на светофор, горевший зеленым, и вполголоса выругался: похоже, времени не осталось. Но к счастью, скоро загорелся желтый. Я снова посмотрел на Джейкобс и сразу сник: судя по всему, пока я не произвел на нее ни малейшего впечатления. Нужно было удвоить усилия.
